Не спится…

Лифанов Юрий

Да, Татьяна бывала добра и заботлива. Особенно это случалось в ее отпуск, когда не надо было думать о работе. Зимин говорил ей об этом, на что Татьяна отвечала: «Но ты же не можешь сделать так, как (следовало имя знакомого нувориша), чтобы я сидела дома». Эти слова для Зимина были самыми нестерпимыми. Случалось, он, когда бывал особенно раздражен, чуть ли не орал: «Не смей сравнивать меня с чужими мужиками! Я ведь не позволяю себе говорить, что эта вот или другая женщина добрей, умней, внимательней, терпимее!» Нет, Зимин не считал себя несравнимой, исключительной личностью, но всегда жил с мыслью, что не лишен других, более важных качеств, чем деловитость, и что за них он достоин уважения.

Забрели они в торговый центр, что

был недалеко от их дома. После морозца там было душно. Покупатели суетились, толкались, пробираясь к прилавкам. Жена устремилась в какой-то отдел, а Зимин чуть поотстал. Когда Татьяна склонилась над прилавком, он через ее голову и увидел Анну.

Она терпеливо отвечала какому-то покупателю, показывала что-то другому, при этом успевала и упаковывать товар, и благодарить за покупку, оставаясь приветливой и спокойной. Зимин остолбенел. Столько времени он проводил на улице в надежде встретить ее. А она была совсем рядом.

И в этот раз Анна была такая же привлекательная, как и всегда. Улыбалась всем, будто была рада каждому, кто останавливался перед ней.

Словно почувствовав его взгляд, она подняла голову и, кажется, узнала его. Зимин едва заметно поклонился. Анна без улыбки кивнула ему и тут же отвернулась.

– Твоя! – с усмешкой коротко бросила Татьяна.

Зимин не стал изображать недоумение, оказывается, жена не забыла его рассказы об Анне и с первого раза запомнила ее в лицо. «Вот ведь, даже Татьяна ее сразу узнала», – подумал Зимин, но, ничего не придумав умнее, изобразил разочарование и хмыкнул:

– Продавщица…

– А ты относился к ней с таким трепетом, – мимоходом бросила Татьяна.

– Но она не похожа на торговку. Приветлива, внимательна, спокойна, – заговорил торопливо Зимин, оставив без ответа слова жены о его трепетном отношении, да, трепетно, что ж, мол, тут поделаешь, так было.

Зимин уже знал, что будет делать дальше. Завтра она, скорее всего, не работает, ну а в понедельник, перед самым закрытием, он непременно придет сюда и проводит ее домой.

В тот понедельник Зимин, как было решено, перед закрытием зашел в универмаг, покупателей уже было мало. Анну он увидел сразу. Она стояла за прилавком совершенно одна. Заметив его, улыбнулась, словно давнему знакомому. Потом он никак не мог вспомнить, с чего начался разговор. Кажется, как водится, спрашивал о том, как идут дела, как дочка. Наконец, боясь обнаружить волнение и чувствуя сухость во рту, решительно выпалил:

– Анечка, позвольте проводить вас после работы.

Зимин не помнил, удивилась ли она его просьбе, зажмурился на миг и услышал, как она мягко ответила:

– Да нет, за мною скоро муж приедет.

Разве могло быть иначе. Зимин бы сам удивился, прими она его предложение. И все-таки, все-таки…

Ему не стало больно. Просто что-то внутри трепыхнулось, и он, отрезвев, вдруг посмотрел на себя со стороны: нет, не на старый пуховик свой, который носил уже не одну зиму, не на вытертую шапку, а на себя, уставшего, обрюзгшего, с мешками под глазами… «Старый дурак, – мелькнула досадливая мысль. – Она ведь тебе в дочери годится. Чего бы ты ей сказал, согласись она на твое предложение? Как ты искал ее! Как ждал этой встречи! Но зачем, зачем ей это нужно? Ты для нее замшелый пень…»

Зимин простился и ушел.

Он знал, он был почти уверен, что Анна поняла его состояние и, может быть, даже посожалела из-за своего отказа. Но он был уверен и в том, что в эту минуту ее также тревожит мысль, а не увяжется ли этот странный человек за ней. Зимин представил, каково ей, и, не желая досаждать, лишь с минуту постоял у закрывающихся дверей: дождаться, нет?

«Да не обрадует ее твое внимание! – уверенно подумал он и пошел домой. – Домой, домой! Слесарь придет кран чинить на кухне. Жена просила быть пораньше…»

Посиделки у соседа

Кажется, сосед мой Петр, боец военохраны одного режимного

по сей день предприятия, лучше всего чувствует себя в подвале нашего многоэтажного дома, или, уместнее сказать, в мастерской, которую он здесь оборудовал с разрешения какого-то чиновника ЖЭКа и постоянно обустраивает. Изредка забегая к нему сюда, замечаешь все больше уюта: то стены обклеит обоями, то обнаружишь аккуратненький подправленный диван, который видел на днях во дворе обветшавшим до предела и выброшенным кем-то из соседей.

Но чаще всего видишь собственные его изделия: выставленные вдоль стен янтарного блеска и различных величин с причудливой резьбой разделочные доски, основательные и устойчивые с виду табуреты на круглых точеных ножках, а то вдруг множество шкатулок – от ларчиков, аляповатых из-за обилия затейливой резьбы, до простеньких на вид, но изящных гладкостенных коробочек.

Все эти поделки потом в избытке встречаешь в квартирах нашего дома. Петр раздаривает их в семьи своих приятелей по подъезду, друзьям во дворе, знакомым. Или просто так, или к праздникам. В одной лишь моей квартире разных его досок, шкатулок, табуреток наберется не один десяток. Вещи-то полезные, в хозяйстве необходимые. И сделаны со вкусом, мастерски, с выдумкой и изобретательно, на мой непросвещенный взгляд. Раньше бы одни сказали: увлеченный человек, не желает, мол, замыкаться на одной лишь работе, быт его не заедает, а досуг свой с пользой проводит! К рюмке от безделья не тянется, за пивом в очереди не торчит часами. Скептики в ту пору скорее бы всего предположили: подхалтуривает мужичок, зарабатывает. А соседки – и тогда, и сейчас – мужьям своим его в пример ставят: хозяин, для дома старается, не то что… Ну и так далее.

Мужики между тем, сойдясь во дворе, рассуждают: по теперешним временам взяться бы ему за что-нибудь серьезное… Брал бы заказы индивидуальные… По праздному размышлению и меня одолевают такие же мысли. Но, зная непрактичность и неорганизованность соседа моего, я прикидываю иначе: компаньона бы ему в поддержку. Умеющего выбить, достать, что надо, готовую продукцию пристроить… Где такого взять? Да чтобы еще думал не о скорых прибылях и доходах, а за дело бы болел, производство налаживал, без которого, по мнению теперешних ученых и хозяйственников, не поднять нам экономику. Сколько же можно товары перепродавать?! За «буграми» сделанные. Давно пора и у себя производство их налаживать. Словом, заносит в раздумьях куда-то…

Но я давно знаком с Петром и знаю, что ни доброхотства, ни корысти в его затеях нет. Просто тянет его, от природы мастеровитого человека, к несбывшемуся делу – желанию руками сотворить то, что видимо, ощутимо, конкретно. И в этом стремлении к предметности своих стараний он так нетерпелив и поспешен, что многие его изделия непрочны изначально. Табуретки расшатываются через месяц-другой, шкатулки быстро разваливаются. Петр долго потом объясняет, что вот рискнул иначе, чем в справочниках рекомендуют, по-своему склеить детали, но нет у него сейчас приспособлений и добрых материалов для крепления и склеивания по его, Петра, задумке. Но так хотелось сделать побыстрее. Вот был бы еще станочек… Неудачи его огорчают, но рук при этом он не опускает. И через неделю-две зазывает в подвал свой и показывает то, что должно быть, к примеру, токарным станком. Достал где-то старый сгоревший электромотор, то ли сам перемотал обмотку, то ли попросил кого, но вот включает в сеть – мотор жужжит, работает. А Петр – сияет. «Закажу теперь, – говорит, – ступицу, посажу на швеллер и буду так-о-о-ое вытачивать! Правда, нет у меня, – сокрушается, – верстака доброго. Доски нужны, «полусотки», длинные». Но через неделю вновь тянет к себе под лестницу и показывает верстачок, аккуратный, прочный, словно в землю вросший. Где доски взял, на какие шиши доставал-заказывал?! Скорее всего, взял там, где плохо лежало, вернее, валялось брошенное. У нас ведь на свалках и на задворках столько добра пропадает…