Не спрашивайте меня ни о чем

Пуриньш Андрис

— Сейчас позову мальчика! — выпалил я, не придумав ничего лучшего, и хотел уже побежать за Айгаром, но она вполне резонно возразила, что он и сам придет, как только нарвет цветов.

— Он из санатория?

— Да. Из санатория. Ага.

— Твой брат?

— Нет. Он мне не брат.

— А кто же?

— Сынишка соседей… А как ты переправляешься через реку? Ждешь, пока кто-нибудь не приедет на этот берег?

— В километре отсюда есть мост.

— Ты… тут живешь?

— Нет, здесь живет мой дядя, папин брат.

— Ах так, — выдохнул я, набрал

воздуху и понес: — Прямо не верится, что такой мальчуган может быть болен, верно? Хотя еще пару таких жизнерадостных мальцов на шею, и тогда тебе, человече, не останется ничего другого, как пойти и утопиться. Но учитель, у которого целый класс таких, думает по-другому. И слава богу! А то что было бы с людьми, не будь охотников собирать таких шкетов в кучу и обуздывать? Это же сумасшедший дом! Только не подумай, что я терпеть не могу малышей. Наоборот, они мне очень нравятся, а говорю я так только потому, что иногда охота бывает пофилософствовать об абстрактных вещах, то есть придумывать, что было бы, если бы случилось то-то и то-то…

Она пристально посмотрела на меня, как на микроба под микроскопом, и улыбнулась. Я обнажил зубы в ответной улыбке. Несмотря на то, что я чрезмерной чувствительностью не отличаюсь, на сей раз я был чувствителен, как лягушка, к нервам которой едва прикасаются, а она сучит ногами, как еретик на костре.

Наконец пришел Айгар с такой охапкой калужницы, что можно везти на рынок. Залез на переднюю скамейку, и это было самое глупое, потому что теперь я сидел нос к носу с незнакомкой и наши ноги почти соприкасались. Я навалился на весла и пожалел, что гнал сюда в таком темпе. Сейчас у меня уже не получалось так быстро, но не хотелось ударить в грязь лицом. Я вкладывал все силы и знал, что завтра тело будет разламываться от боли. Смотрел куда-то поверх ее головы, но чувствовал ее взгляд. Наконец мне надоело, и я уставился на нее в упор. И так мы смотрели друг на дружку, и я греб себе и греб, не отводя глаз. Вдруг она рассмеялась. Засмеялся и я, а она сказала:

— Погреби немножко левым веслом!

Оказалось, что я в этаком олимпийском спокойствии плыл вниз по течению. Нет, ей-богу, я не поверил бы, если бы мне кто-нибудь сказал, что я могу поглупеть до такойстепени. Я опять покраснел до ушей, но на этот раз она, быть может, не заметила, так как я раскраснелся от махания веслами. Вообще черт знает что: когда нельзя краснеть, ты только это и делаешь; когда понимаешь, что должен быть на сто процентов серьезен, достаточно только подумать, что нельзя смеяться, и тебя душит смех, и ты уже не в силах совладать с собой, остается лишь выхватить носовой платок и сделать вид, будто сморкаешься.

Задыхаясь, подгреб к берегу, но когда не везет, то уж не везет. Лодка села на мель метрах в двух от суши. Я пересадил Айгара с цветами на свое место, встал ногами на переднюю банку, оттолкнулся и прыгнул, удерживая конец веревки в руке. Все было бы прекрасно, если бы эта чертова веревка не запуталась. На прыжке она дернула меня назад, и я оказался по щиколотку в воде. И хорошо еще, что

так. Еще бы чуть, и я поставил бы личный рекорд в открытии купального сезона. Я шел к берегу и тащил за собой лодку и сам себе казался таким дураком, что расхохотался. Засмеялись и Айгар с девушкой, и неожиданно я почувствовал себя так необычайно легко и свободно, как пароход, вырвавшийся изо льдов.

Продолжая смеяться, я подал ей локоть, поскольку руки перепачкал, она оперлась и легко соскочила на берег, Айгар, как истый джентльмен, преподнес ей букетик калужницы, мы обменялись малозначащими фразами, она поблагодарила за перевоз, потому что в это время только дошла бы до моста, я сказал — не стоит благодарности, мне все равно пришлось бы плыть на эту сторону, она еще раз сказала спасибо и пошла вверх по тропинке, которая вела на шоссе. Там неподалеку была автобусная остановка.

Я в изумлении смотрел, как она уходит, как перебрасывает сумочку из правой руки в левую, и чего-то не мог осмыслить. Я только стоял и смотрел, смотрел, как она вышла на шоссе и…

Внезапно я бросился бегом по тропинке, бежал в каком-то отчаянии, и все время слышал, как в туфлях хлюпает вода. Догнал ее уже шагом.

Она обернулась и удивленно спросила:

— Да-а?

Я стоял, взволнованно дыша, мне было безразлично, что она обо мне думает, я больше не боялся показаться ей смешным, не боялся, что она скажет, что я глупый или ненормальный, я чувствовал себя странно, очень странно, в голове не было мыслей, только предчувствие, и я знал лишь то, что она не может так уйти и растаять, словно ее и не было.

— Понимаешь ли… что-нибудь найти… Как жемчужину в раковине… жемчужину… и… увидеть… сразу потерять…

— Ты очень странный мальчик, — сказала она наконец.

— Я это… Я это знаю… но нельзя так потерять… словно никогда ничего и не было… только раз увидеть… как жемчужину в раковине… и больше не…

— Сейчас подойдет автобус. Следующего ждать мне некогда.

— Да… да… я знаю…

— Нет, ты ужасно странный мальчик, — сказала она еще раз, глядя на меня в упор.

— А могу я тебя… еще раз увидеть когда-нибудь? — выговорил я, потому что больше не знал, что сказать. Это было все, что я мог ей сказать. Все прочее не имело значения.

— Зачем это тебе?

Я молчал. Видел: вдали катит автобус. Он ехал тихо-тихо, тащился как черепаха, но все равно сейчас он будет здесь. И если шофер не торопится, то наверняка сделает остановку.

— Я живу на улице Кляву, — неожиданно сказала она.

— Я не знаю… Где это…

— Захочешь — найдешь. Четырнадцатый номер.

— А как… тебя… зовут?..

— Захочешь — и так найдешь.

— Я тебя разыщу. Обязательно разыщу тебя!

— Что же, дело твое, — пожала она плечами. — Прощай!

Она поднялась в автобус, достала из сумки кошелек, заплатила шоферу и села к окну.

Я смотрел и смотрел на нее, но она, наверно, уже забыла обо мне. Мотор рыкнул, и я остался один на дороге в черно-сизом облаке гари. Чертов шофер, наверно, слишком много масла намешал в бензин.