Не ставший героем
Шрифт:
– Я вообще не знаю, как у девушек… – закончив с кашей, спрятался Саша за чашкой с какао.
– Ты этого будто стыдишься. Ты и не должен знать, как у девушек, Саш, ты же парень. Понимаешь?
– Ну… Да, наверное… – ответил он, привычно поморщившись, как всегда делал, когда отвечал что-то, не представляющее для него важность.
«В опросе не заинтересован. Развитие мысли не интересно». Через звукоисказитель прошёл раскатистый вздох.
Фотография Саши выцветала под ветром на дорожном столбе. Её уже не воспринимали. Он становился таким же достоянием местности, как раздражающий
– Интересно, его уже нашли? – школьники остановились возле ориентировки тридцати шести дневной давности.
Мальчишки. Трое ребят. Младшеклассники.
– Он был странным. Каждый раз в коридоре один с телефоном ходил. Может, того? – парнишка присвистнул и изобразил пальцем падение вниз.
– Ну да, странный. – Вторил другу тот, что помладше с необыкновенно длинными для мальчишки ресницами.
Третий только хмыкнул. Он предложил купить им сухариков, и мальчики тут же забыли о фото и о том, что в их городе кто-то пропал. Ещё через секунду их спины побежали к магазину наперегонки.
Солнечными зайчиками на потолке проплывали миры над головами раздетых влюблённых. Она – утончённая и изящная, как принцесса с картинки, он – высокий и сильный, с птичьими глазами на длинном лице. На мобильный, что парень оставил лежать на тумбочке, поступает сигнал. Но тот не реагирует. Между ними завязывается немая борьба – телефон с назойливым сигналом или безмятежность отдыхающего парня. Встревоженные крупные глаза прирождённой красавицы решают вмешаться в это состязание.
– Отец звонит! – завидев имя абонента, вскакивает она сразу и прикрывает одеялом грудь.
Её парень же тем временем только отворачивается в сторону.
– Не ответишь? – деловым жестом она заправляет за ухо свою блондинистую стрижку каре.
При её острых чертах кукольного лица в пору было бы стать моделью. Каждый жест её в каждом действии будто создан для идеального кадра.
– Лиз, не хочу. – С недовольным видом парень поднялся над простынями и сел к своей паре спиной.
– Но вдруг он по поводу… чего-то важного?
– Например, чего? – без долгих намёков парень резко развернулся к ней злобным лицом.
Телефон перестал звонить. В белом белье постели, всё ещё прикрываясь от имени отца молодого человека на экране, Лиза несколько утомлёно отвернула голову в сторону. За окнами светил поразительно солнечный день. Лучшее время дня, когда лучи начинали терять свою обжигающую яркость, но продолжали светить, забираясь под кожу радостью. В соседских окнах они заблудились и устремлялись прямо в спальню миниатюрной девушки.
– Ну, что? – продолжал злиться её молодой человек, – Так и не придумала что-то важное?
– Не надо на меня срываться. – Ей не хотелось ругаться, но и становиться объектом моральных побоев она позволить себе не могла. – Ты сам знаешь, что важное. Вернее, кто.
С этими словами она в демонстративной невозмутимости заняла более удобную позицию у подушки.
– Да не найдут его, ясно? – со стуком в зубах проговорил парень, – Ты это знаешь, я это знаю, и он знает. Его никто больше не ищет, да и нечего уже искать. Все знают, что случилось. – Его слова били болью, но главным образом его самого, и видя это, Лиза сняла с себя маски обид. – Это уже прошлое. – Утверждал
– Не знаю, Вов… Скоро сентябрь… – она не закончила.
– Лиз, ради Бога, я знаю это! – больше ничто не могло сдержать его бурю. – Я тоже помню, что он был девятиклассником, и мог бы пойти в десятый класс. Я тоже вижу эти рекламы и тоже понимаю всё это, ясно? Но он уже не пойдёт. – Он продолжал и продолжал злиться, – Просто заблокировали бы чаты, удалили бы его страницу, если бы захотели. Они сами хотят страдать. Это их дело. Но ты-то не начинай!
– Они его родители…
– И ты туда же! – Он махнул рукой в воздух и ушёл в душ один.
В свете воздушной спальни Лиза продолжила отдых без любимого парня, а блики всё так же играли на тюле и потолке, напоминая людям, что они живы.
Клавиатура отодвинута почти всё время. Так, что по её краям на столе уже скопилась пыль. Саше не нужна клавиатура для чтения учебников по химии или физике, что лежат на его столе. Вряд ли школьная программа поможет ему найти способ выбраться, но смекалка бывает чутка к человеческим нуждам. Однако сейчас перед ним не учебник. Тетрадь.
«Дорогой дневник» – пишет мальчик. «Сделаем вид, что я пишу сюда что-то значимое. И долгое. И много». Остальная часть листа без особого старания заполняется каракулями. Просто синие волны на строчках. Нажим ручки такой слабый, что она фактически болтается у парня в руке. Отложив её в сторону, он медленно, как будто бы очень бережно отгибает уголок листа, но захватывает не один лист, а сразу два. Поначалу ему удаётся. Они сминаются как одно целое. Затем он бережно отрывает их как один, затаив даже дыхание, хотя никто в Комнате на него не смотрит. Ни похититель, ни игуана. И вот, вырвав из тетради два листа, с большим усердием Саша принимается складывать верхний лист в оригами, а второй – простыми линиями, чтобы просто сложить его несколько раз. Но руки его не слушаются, листы разделаются на два, отстают друг от друга и разваливаются. Ещё долю попытки мальчик пытается это исправить. Удерживает, прижимает. Но когда наличие на столе двух разных оторванных листков становится очевидным, он сминает их в комок и тут же принимается рвать его в клочья. За каждым таким движением открываются силы на новое, более злое и резкое, и вот его уже несёт на волнах гнева без тормозов.
Он срывается и мнёт всю тетрадь, он кричит. Кричит, что есть силы. Когда на глазах проступает краснота, он швыряет тетрадь об стену. Хватается за волосы, которые за этот месяц отросли и стали уже закрывать ему глаза полностью, и теперь они раздражают его. Всё его тело пропитано насилием. Эти волосы – продукт насилия, и он сжимает их, будто хочет их оторвать. Он кричит на стены, орёт, срывая голос. Из глаз брызжут слёзы, а он всё кричит и кричит, и, кажется, совсем не собирается останавливаться. Он ненавидит. Он сам – одна сплошная ненависть. Он кидается на игуану и кричит ей в аквариум. Этот крик превращается в вой. Ещё долю минуты продолжается его ярость, пока не вытесняется признанием бессилия. Тогда уже парень сползает по стене на пол и плачет. Тело его беззащитно сворачивается в клубок.