Не страшись урагана любви

Джонс Джеймс

Но Грант склонен был думать, что если бы не шторм, не движущийся на юг холодный фронт, прекративший погружения и вынудивший его болтаться по имению на виду у всех, то могло бы ничего и не быть. Ведь после того первого дня Кэрол Эбернати не причиняла беспокойств все те дни, когда он уходил с Бонхэмом. А может, так просто хотелось думать. Он не знал, как считает Лаки, поскольку после случившегося исчезло ощущение единой личности, двойного зрения одной души, и он теперь не знал, что она думает и чувствует.

Они вообще редко видели Кэрол и других обитателей виллы. Чаще, конечно, чем когда он нырял, но не намного. Первые два дня шторма он лежал и бездельничал, немного плавал в безопасном бассейне

и пытался хоть отчасти пополнить запасы храбрости, которые были исчерпаны до дна. У Эвелин был быстросохнущий корт, и они с Лаки в перерывах между ливнями, хлеставшими по буйной тропической листве, играли несколько партий в теннис — зрелище довольно комическое, поскольку оба играли плохо. Однажды зашли посмотреть Кэрол, Хант и Эвелин. Она и Хант вообще не играли в теннис, а Эвелин не играла несколько лет. Тогда все было совершенно очаровательно. Два первых вечера они ужинали по приглашению Эвелин в большом доме. Лаки так была счастлива, что он не ныряет, что всюду ощущалась праздничная атмосфера. Не было оснований думать, что случится нечто, что помешает поднять оставшиеся пушки, а потом улететь в Нью-Йорк. Шторм просто затянет дело на несколько дней, вот и все. А у Гранта была личная причина считать, что все будет хорошо.

В одно утро, когда они еще ныряли, он, как обычно, вышел из Коттеджа около семи тридцати утра и обнаружил, что его ждет Кэрол в конце террасы, которую он пересекал по пути в гараж. Он очень тщательно старался, чтобы не сталкиваться с нею наедине, и вот она рано встала, чтобы встретиться с ним там, где, как она знала, он должен пройти. Он помахал ей рукой, ухмыльнулся и специально не замедлил шага.

— Рон! — позвала она. — Я хочу поговорить с тобой.

— Да? О чем? — Он позволил себе явно продемонстрировать свое нежелание, когда останавливался и разворачивался, и на лице появилось очень холодное выражение. Он и ощущалв себе холод.

— О некоторых вещах, — сказала Кэрол Эбернати. — Есть у тебя пять минут? Одна из вещей, о которых я хочу сказать, касается твоей девушки.

— Тебе нечего сказать мне о Лаки такого, что меня заинтересовало бы.

— О, кое-что все же есть. Я наводила о ней справки. В Сиракузах у меня есть друзья, и когда ты улетел с нею в Кингстон, я им написала. Это было до вашего брака, — добавила она, как бы поясняя, что после брака она бы этого не сделала. — Они знают ее и ее семью очень давно и хорошо, так вот они написали ужасные вещи. Я думаю, тебе их следует знать. Во-первых, эта ее итальянская семья — сплошные хулиганы и гангстеры еще со времен сухого закона.

— Я все знаю, — жестко ответил он, — и это не так, как ты говоришь. — Если до этого он был холоден, то теперь разъярился.

— Они написали и то, что когда она жила в Нью-Йорке, то была едва ли лучше шлюхи.

— Ну? — спросил Грант. — И что?

— Ты не понимаешь, что все это значит? — спросила Кэрол. Она улыбнулась и отступила на шаг. — Откуда у нее может быть чистота? Я думаю, тебе все это следует знать.

— Знаю. Я все знаю и об этом. А теперь позволь мне кое-что сказать. Кажется, ты не понимаешь, что я и Лаки женаты. Муж и жена, как ты и Хант — муж и жена. Я люблю ее, а она безумно любит меня. Я давно не люблю тебя, много лет. Но помимо этого, мы женаты, законно и все такое. Перед лицом Бога и Общества. Это многое меняет. Это все меняет. И ни ты, никто другой ничего с этим не может поделать. Яничего не могу с этим сделать. И тебе же лучше свыкнуться.

— И еще. Я хотела поговорить с тобой о работе, — сказала Кэрол Эбернати. — Все другое, все остальное, все это ныряние, даже брак, все это неважно по сравнению с твоей работой. Когда ты собираешься вернуться к работе?

—

Когда захочется. Но не сейчас. И еще. Тебе следует понять, что теперь, когда я женат, у тебя больше нет права даже спрашивать о моей работе. Это забота моей жены. С этого момента я иду своим путем. — Это было жестоко, но он должен был это сделать. Более того: хотел это сделать. Ей нет до этого дела. Достаточно странно, но она не ответила на его отпор.

— Еще одно. Бонхэм. Он вытягивает из тебя все деньги, какие только может, он продает тебе то, что тебе не нужно, и даже учит неважно. Я ошиблась, когда вас познакомила.

— Я позабочусь об этом тоже, — ровно произнес он. — И это теперь не твое дело. Теперь позволь мне еще кое-что объяснить. Я приехал сюда только потому, что хочу защитить твою репутацию. Твою и Ханта. Этот парень из «Тайм», которого я встретил в Кингстоне, и, очевидно, многие другие, почти две трети Нью-Йорка, если быть точным, кажется, считают, что мы были любовниками. Так что у тебя выбор простой. Ты или ведешь себя прилично, заткнешься и защитишь себя, или продолжаешь делать то, что делаешь сейчас. Не забывай, мы вполне можем жить через дорогу от тебя в Индианаполисе. Как, по-твоему, это будет выглядеть, если мы тотчас переедем к Бонхэму? Или еще лучше — в «Вест Мун Оувер»?

— Не очень хорошо, — сказала Кэрол, — конечно.

— Особенно, если местный парень из «Тайм» нанял здесь шпионов следить за всеми нами. Они просто мечтают сделать из всего этого сюжетец. Ну, каков выбор?

Она не отвечала и просто стояла, высокомерно наклонив корпус вперед, и слушала с широко раскрытыми глазами, а на губах играла слабая, печальная полуулыбка.

— Ты рассказал Лаки о нас? — спросила она.

— Не твое дело. Еще нет.

— Надеюсь, и не расскажешь, — проговорила Кэрол.

— Это я буду решать.

— Потому что чем меньше людей знает об этом, тем меньше...

— Я же сказал, что решать буду я.

Кэрол Эбернати промолчала.

— Ну, увидимся, — сказал Грант, помахал рукой и ушел. Это был его последний разговор с ней.

Так что у него были причины считать, что все будет хорошо, по крайней мере, пока они живут здесь. Затем, на третий день шторма он уехал в город повидаться с Бонхэмом и поговорить насчет погоды и насчет работы.

В эту штормовую неделю дождь вовсе не шел непрерывно, и как раз в этот день и в это время стояла прекрасная погода. Дожди освежили весь город, прибили пыль на улицах, хотя воздух и спал сырым и очень душным и с вершины холма хорошо были видны груды темных облаков, проплывающих в величавом гневе на юго-восток, а с них к океану тянулись косые синие ленты дождей. Бонхэм, бездельничавший с Орлоффски в магазине (дружок-мореплаватель уехал на автобусе в Кингстон), сказал, что только через три дня после ухода фронта поверхность моря успокоится настолько, что появится надежда нырять. Когда Грант вернулся на виллу и пришел в Коттедж, Лаки рассказала о происшествии.

В горах, пока он был в городе, опять прошел дождь, и в самый разгар хлещущего ливня в дверях появилась Кэрол Эбернати в теплом пальто Ханта, которое было ей маловато, и в растрепанных старых теннисных туфлях на босу ногу. Коротко остриженные волосы с вовсе не неуместными седыми прядями облепили череп, и она была вне себя. Она сказала, что пришла за своими чемоданами. Если Рон Грант достаточно большой, достаточно взрослый и достаточно зрелый для брака и ответственности за жену и семью, то он достаточно большой, достаточно взрослый и достаточно зрелый, чтобы покупать себе чемоданы самому, а не брать у нее, и она хочет, неистовствовала Кэрол, хочет немедленно их забрать. Лаки была одна в комнате (Мэри-Марта, которая пришла в ужас от всего этого, была на кухне) и понятия не имела, что ее взбесило.