Не судите Афродиту строго

Олег СУХОНИН

– А, скажите, стихи Сефериса, что вы читали сегодня, – вы их сами перевели? – неожиданно спросила она меня.

– Нет, что вы, – зарделся я. – Это перевод Ильинской.

– Какой Ильинской? – Тут же ревниво встрепенулась она: – Не той ли, что из грыжевского театра – давеча играла здесь в «Дездемоне»?

– Да нет же! Ту зовут Светлана, и она не знает языков. Я имел в виду Софью Борисовну Ильинскую – профессора янинского университета.

– А откуда вы знаете про Светлану? – подозрительно посмотрела на меня Лемурова.

Тут я прикусил губу, поняв, что сболтнул лишнего: своё знакомство с актрисой Светланой Ильинской мне совершенно не хотелось

афишировать, и на то были свои веские причины. Пришлось им рассказать, что ровно за день до этого здесь же, на яхте, я столкнулся с ней на такой же экскурсии, которую проводил для актёров из труппы театра режиссёра Юлиана Грыжева.

На самом деле Светлана Ильинская была бывшей – первой и единственной – женой моего нижегородского приятеля Игоря Скромного, пару лет назад без вести пропавшего во время своей журналистской командировки в Лашман. Эту историю долго здесь рассказывать, да и, наверное, незачем: её подробно описал с моих слов в книге «Фарфоровый чайник в небе» кинорежиссёр Георгий Молоканов. Правда, под псевдонимом и, как это часто бывает у режиссёров, многое там переврал и напутал. Хотя суть изложил верно: косвенно я был причастен к гибели журналиста Игоря Скромного в лашманских болотах.

По вине Гоши я влип тогда в жуткую передрягу, из-за чего меня могли обвинить в несовершённых мною преступлениях и посадить. Именно поэтому мне и пришлось срочно уносить ноги из России. Но и за границей из-за того же Скромного я оказался в заложниках у азиатской мафии и уж только потом, когда после долгих мытарств и приключений еле вырвался из её лап, наконец-то сумел осесть под чужим именем здесь, на Кипре. В общем, кому интересно – читайте «Чайник в небе».

Светлана Ильинская разошлась с Игорем Скромным после того, как однажды на московских гастролях познакомилась с новомодным режиссёром Грыжевым из тусовки Серебренникова и Богомолова. При первой же встрече она сразу дала ему, а он из постели взял её потом и в свой театр. Переводом, получается.

Ильинская, как и все лицедейки и лицедеи, была не очень разборчива в половых связях ради славы и денег. И при встрече со мной про своего бывшего она вспомнила только потому, что после исчезновения Игоря никак не могла продать их общую квартиру в Нижнем Новгороде. Гоша тогда как в воду канул и до сих пор числился пропавшим без вести: тело-то его так и не нашли.

Пресса писала, что Скромный бесследно исчез во время своей командировки в Лашман. В той поездке рядом с ним фигурировала и моя русская фамилия, но и я тогда вслед за Игорем тоже как в воду канул. Поскольку Скромный с тех пор так и не объявился, а я вот теперь попался ей на глаза, то его жёнушка и вцепилась в меня клещом:

– Куда делся мой бывший муженёк? Где прячется? Я уж грешным делом думала, что его, может, убили! Но ты же был тогда в Лашмане вместе с ним, и смотрю – живой и невредимый, да ещё на Кипре и под чужой фамилией. Лукас Макрис какой-то – что это за хрень? Говори – где он? Что за аферу вы провернули? Я этого так не оставлю – выведу вас на чистую воду! Квартиру, видите ли, он решил у меня отжать. А я вот теперь даже в права наследства без него вступить не могу!

Я попросил её не шуметь на экскурсии, пообещав, что всё объясню по возвращении на берег – когда мы встретимся с ней без лишних глаз в Пафосе.

Афродита, Дездемона и маньяк

В номере Мавританского стоял такой затхлый и смрадный запах, что я сразу же

инстинктивно прошёл к балкону и распахнул дверь. И на мгновенье замер: вид отсюда был просто шикарный! За небольшим приотельным садом глазу открывалась величественная панорама знаменитого археологического парка Пафоса с маяком на горизонте.

– Историческое место, – кивнул я хозяину на вид с его балкона.

– Да уж, влипли мы в историю, – продолжая думать о своём, отозвался человек с рыбьими глазами.

Совершенно не стесняясь меня, он стянул с себя заляпанные красным вином штаны, бросил их прямо на пол и, покопавшись в шкафу, натянул на свои жирные ляжки тёмно-бордовые шорты в белый горошек. Только теперь, в тени комнаты, я обратил внимание на то, что и лицо его за дни пребывания на Кипре заметно побагровело от южного загара.

Пока он пошёл умываться в ванную, я окинул взглядом интерьер его номера. Стены здесь были расписаны всё теми же красочными изображениями дельфинов, осьминогов, античных воинов и древнегреческих триер, что и в холлах и коридорах гостиницы. Сама же обстановка была довольно скромной: широкая двуспальная кровать, кресло, гардеробный шкаф, тумбочка с телефоном, холодильник с баром, панель телевизора на стене да расписанный теми же античными героями журнальный столик с деревянным стулом. Ещё один небольшой пластиковый стол с двумя такими же стульями виднелись за стеклом на балконе.

Осмотревшись, я не спеша снял с себя пиджак и повесил его на спинку кресла. Потом, вспомнив, достал из него и бросил на кровать Мавританского купленную накануне местную газету «Cyprus Mail», уже немного помятую, и свой шёлковый платок, которым часто повязывал шею в ветреную погоду, а в жару убирал в карман. Нет-нет, не такой, как у шекспировского Отелло с земляничным узором, а обычный синий – цвета моря с традиционной в этих местах лефкарской вышивкой.

Когда Мавританский появился из ванной, вытирая полотенцем обгоревшее лицо, я, прикрыв свой платок газетой, спросил его, почему он со своими артистами поселился именно в этом отеле, а не где-нибудь на первой береговой линии у моря.

– Всё из-за денег! – развёл он руками. – На лучшие варианты бабок не хватило. На время фестиваля цены на проживание в Пафосе взлетели до небес, так что все крутые отели загодя выкупили иностранцы да наши москвичи. А нам – на что хватило, то и досталось. Но и здесь, в принципе неплохо: до променада десять-пятнадцать минут ходьбы, зато прямо за углом через дорогу – крупный молл. Мы туда закупаться ходим: там и шмоток дешёвых, и бухла завались.

– Так что же тут у вас произошло? Что в полиции говорят? – спросил я Геннадия Романовича, усаживаясь без приглашения в кресле.

Он присел на кровать, снова закрыл лицо махровым полотенцем и тяжело вздохнул:

– Что же тут произошло? – эхом донеслось из-под мокрой тряпки. – Если бы мне самому кто-нибудь это объяснил.

– Номер-то ваш, смотрю, не опечатали… Что же всё-таки сказали в полиции?

– Что сказали… – снова эхом ответил он, но уже без полотенца. – Допросили меня, Грубанько и Бескрылова – всех наших, кто жил в этом корпусе отеля. Мы ведь вечером после ужина, перед тем, как убили Руслану, посидели вчетвером у меня в номере, выпили немного, а потом они все разошлись. Поэтому, когда я нашёл труп за дверью, полицейские сразу осмотрели мой номер, но здесь не было никаких следов борьбы, всё культурно-чинно-благородно, сняли отпечатки с посуды да ушли. А ведь Руська в тот вечер обещала прийти ко мне на ночь, а вон оно как всё вышло…