Не такие, как все
Шрифт:
Он вернулся в полутемный коридор, взял Тимофея за руку и аккуратно вынул из его пальцев зажатый в них револьвер:
— У охотников одолжил?
— Ага, — кивнул Григорьев. — Они, в отличие от тебя, в таких просьбах не отказывают.
— Пусть пока у меня будет, — сказал Дымков, игнорируя эту реплику и засовывая пистолет себе за пояс. — Чтоб у тебя, как говорится, соблазна не возникало.
Тимофей отступил в глубину коридора. Вид у него был совсем уничтоженный, но Дымков прекрасно понимал: стоит начать его утешать, и недавняя истерика возобновится с новой силой. Он кратко попрощался с Григорьевым, поспешно покинул его дачу и бодрым шагом двинулся
«Пожалуй, из стаи и правда пора уходить, — пришла ему в голову мысль. — Теперь, когда все знают эту нашу „главную тайну“, бардак у нас начнется жуткий. А может, проще сделать — прямо сейчас превратиться, напасть на первого встречного и один разок его куснуть? Совсем чуть-чуть, одним зубом, только чтобы кровь пошла. И все, дороги назад у меня не будет. И больше никаких соблазнов и никаких просьб от Григорьева! И уезжать не понадобится. Хотя жить, как раньше, мы теперь все равно не сможем. Да и не могу я сейчас превращаться, с шестью серебряными пулями за поясом! Черт, вот ведь невезение…»
Разумеется, револьвер со смертельным для него серебром можно было на время где-нибудь спрятать, но Дымков уже подходил к станции, а до электрички, по его подсчетам оставалось совсем не много времени. Да и народу в этот пасмурный осенний день в лесу наверняка почти не было — он мог до вечера искать себе «жертву» и так никого и не встретить. «Ладно, — вздохнул Борис, — в конце концов, это я всегда успею, а сейчас меня и правда Василий ждет — я ведь обещал к нему сразу после полнолуния зайти!»
И, услышав вдали шум приближающегося поезда, пока еще недоступный маленькой группке дожидавшихся его людей, он проворно бросился к билетной кассе.
Глава XII
Афанасия искали всей стаей, опрашивая каждого из его друзей и знакомых по нескольку раз и чуть ли не устраивая тотальную слежку за его живущими в соседнем поселке родственниками, но никакого результата эти поиски не дали. За его квартирой в Выборге и дачей тоже следили, хотя и Борис, и некоторые другие вервольфы считали это глупостью — не такой Ликин дурак, чтобы теперь, после всего, что было, взять и вернуться к себе домой! Но Филипп был непреклонен: дома у Афанасия остались лежать довольно большие деньги, на даче — дорогой магнитофон и еще кое-какие ценные вещи, а положение у него сейчас такое, что любая копейка будет нелишней. Значит, вполне возможно, он еще попробует проникнуть в оба своих жилища, как только решит, что бывшие друзья отказались от попыток его поймать.
— Я бы на его месте полез туда во время полнолуния, — с глубокомысленным видом сообщил Борису Василий, присаживаясь на потрескавшийся ствол старого поваленного дерева. — Это единственная возможность не наткнуться ни на кого из вас. Из нас, то есть.
— Зато отличная возможность наткнуться на кого-нибудь из нас в волчьем облике, — усмехнулся Дымков, усаживаясь рядом. — В городскую квартиру он, может быть, в полнолуние и сунется, но сюда, в поселок — точно нет.
— Почему? Он же сам тебе сказал — во второй раз его оборотнем уже нельзя сделать, иммунитет выработался!
Борис вздохнул, не зная, смеяться ему или плакать:
— Да, вервольфом мы его сделать не сможем, зато загрызть — запросто. От этого, знаешь ли, иммунитета не существует.
— А, ну да, — смущенно пробормотал Василий. — Действительно…
— То-то же, — Борис потянулся и встал с бревна. — Ладно, хватит болтать. Давай все сначала!
Его молодой подопечный скорчил несчастную уставшую
— Сосредоточься, — строго, но в то же время довольно доброжелательно произнес Борис. — Представь себе, что этот лес — твой родной дом, что ты — его часть, лесной житель…
— Ты мне это уже говорил! — нетерпеливо скривился Василий. — Объясни лучше, как это вообще возможно — почувствовать себя, как дома, в этой мокрой и холодной помойке!
Он немного преувеличивал, однако доля истины в его словах все же была: окружающий двух вервольфов лес и правда выглядел не очень привлекательно. Мокрые после дождя черные ветки с жалкими остатками осенних листьев, толстый слой этих самых листьев под ногами — тоже мокрых и грязных, сырой промозглый ноябрьский воздух, да еще и валяющиеся кое-где под кустами бумажки и пустые бутылки… «Хотя, — неожиданно осенило Бориса, — пожалуй, это как раз и неплохо! Что, если попробовать извлечь из этого безобразия выгоду?»
— Тебе здесь не нравится, верно? — спросил он своего ученика. — Ты себя неуютно чувствуешь? Наверное, хотел бы сейчас дома оказаться, под теплое одеяло залезть?
— Угу, — вид у Василия стал еще более жалким.
— Правильно, — улыбнулся ему Борис. — Человеку и не должно быть уютно, когда вокруг мокро и холодно. Но ты теперь можешь все это изменить — можешь сделать так, что тебе будет очень тепло, и сейчас, и самой холодной зимой. И ни дождь, ни лужи не будут тебя беспокоить. Вся эта, как ты выразился, помойка станет вовсе не такой неприятной — если ты сам изменишься. Попробуй этого захотеть как можно сильнее! Захотеть стать зверем, которому вся эта сырость и холод — по барабану!
Василий бросил на него неуверенный взгляд, потом снова огляделся вокруг и поежился. Дымков терпеливо ждал, прислонившись к мокрой сосне и делая вид, что смотрит вовсе не на молодого вервольфа, а вверх, в затянутое непроницаемой серой пеленой небо: так парню будет легче сосредоточиться на своих собственных ощущениях, легче представить себя волком…
Василий нервно вздохнул, зажмурил глаза, крепко сжал кулаки и с каким-то неуверенным всхлипом подался вперед, словно пытаясь опереться о несуществующую преграду. «Ну же!» — не меньше него напрягся Борис, уверенный, что теперь его ученику, наконец, удастся самостоятельно перейти ту границу, которая отделяет один его облик от другого. И его предчувствие оправдалось: по всему телу Василия внезапно пробежала дрожь, он упал на колени и, не удержав равновесия, завалился на бок, а потом судорожно сжался в комок, так плотно, словно пытался спрятаться в слишком маленьком по размеру ящике. И вдруг так же резко вновь «развернулся», вытянулся струной и бессильно раскинулся на земле, жалобно заскулив — не по-волчьи, а, скорее, по-щенячьи.
Шерсть у него оказалась не серой, как у Бориса и у большинства известных ему оборотней, и даже не белой, как у Илоны, а какой-то рыжеватой. Да и по размерам Василий в своем втором облике был несколько меньше, чем члены стаи, к которой он тоже теперь принадлежал. Впрочем, Борису было совершенно все равно, как выглядел его подопечный — главное, что у него это все-таки получилось!
— Молодец! — похвалил он все еще лежащего на поляне рыже-бурого волка, на всякий случай отступая подальше. — Слышишь меня? Понимаешь?