Не теряй надежду

Киншоу Эва

— Что?.. — начала она ошеломленно. И уже более связно добавила: — Лошади! Я надела им легкие попоны, потому что было тепло, но…

— Расслабься, Дайана, — посоветовал ей Томас. — Когда пришла Рут, я помог ей накормить лошадей, а потом мы сменили попоны. Все в порядке.

— Но…

— Еще я взял на себя смелость приготовить обед, — невозмутимо продолжал он. — Почему бы тебе не принять ванну? У тебя есть еще полчаса.

Дайана провела рукой по волосам, молча развернулась и ушла в спальню.

Минут

двадцать она нежилась в ванне, подливая в горячую воду жидкость с запахом гардении, которую мать подарила ей на день рождения, и размышляя, чем еще удивит ее Томас Уильямс. Потом натянула эластичные темно-синие брюки и длинный фиолетово-синий свитер; блестящие светлые волосы она оставила распущенными.

Несколько минут она пристально изучала себя в зеркале, ища хоть малейший намек на «темперамент»; но в ее глазах была заметна лишь легкая неуверенность. Она вздохнула, закатала рукава свитера, спадавшие ей на пальцы, и начала рассматривать короткие, не покрытые лаком ногти. Затем чуть-чуть коснулась губ помадой, надела свои теплые меховые тапочки и выплыла из ванной.

Теперь звучал Моцарт. Приняв из рук Томаса Уильямса бокал вина, Дайана хладнокровно выдержала его пристальный взгляд — он ничего не упустил, разглядывая ее, — и выпалила первое, что ей пришло на ум:

— Когда я слушаю Моцарта, то чувствую, как меня затягивает его жизнь, его эпоха, и мне хочется плакать.

Томас улыбнулся.

— Мне тоже. Я так и вижу, как идет дождь в день его похорон, и ощущаю такую утрату!

Дайана изумилась. Она никак не ожидала услышать от него такое. Не думала найти в Томасе Уильямсе родственную душу. Ей даже не пришлось долго объяснять, что она имела в виду. Нет, я просто веду себя глупо, сказала она себе. Моцарт наверняка нравится многим.

Сделав глоток вина, она сказала:

— Может, ты не поверишь, но я спец по Моцарту. Мне известно, когда и где он родился, когда умер, как звали его сестру и собаку, как сложились судьбы двух его оставшихся в живых детей. Знаешь, например, что при рождении его окрестили Иоганном Кризостомом Вольфгангом Теофилом Моцартом?

— Знаю. Еще я знаю, что Теофил — это греческий вариант имени Амадей. Моцарт предпочитал, чтобы его называли именно так. Оба имени означают «любимый Господом».

Дайана улыбнулась.

— Может, мы читали одну и ту же книгу?

— Может. Кстати о книгах… — Он указал на ту, что лежала на кофейном столике. — Тебе понравилось?

— Да, очень, — с энтузиазмом отозвалась Дайана. — Я не очень люблю, когда в рассказ о путешествии включают политику, но эта книга — такая увлекательная! Отец подарил мне ее на Рождество. Сказал, что этот писатель имеет хорошую репутацию. Хочешь взять ее почитать?

— Спасибо, я читал, — ответил он с улыбкой.

— И хорошо

написана, правда?

— Хотелось бы так думать. Кстати, обед почти готов.

Он приготовил говядину с тушеными грибами, картофелем и свежим зеленым горошком. Получилось восхитительно, приправа была добавлена в самый раз — она сама не смогла бы приготовить лучше.

— Да, Томас, ты мужчина, в котором скрывается множество талантов. — Дайана подняла бокал, доев все, что лежало на тарелке.

— Готовить в твоей кухне — одно удовольствие, Дайана, — серьезно ответил Томас. — Полно разных приправ, пряностей.

— А ты не думал, что можешь стать шеф-поваром, если разочаруешься в журналистике?

— Я готовлю только по настроению, — ответил он, поморщившись.

— И что же сегодня заставило тебя потрясти мое воображение своими кулинарными талантами?

Он насмешливо поднял брови.

— Во-первых, я умирал с голоду.

Дайана рассмеялась.

— Да, мы начисто забыли о еде. Выпадают порой такие дни. — Она пожала плечами. — Надеюсь, будет лучше…

— Генри тоже лучше, — тихо отозвался он.

Дайана виновато ахнула.

— Я и забыла спросить, извини. Ты звонил?

— Да. Энн добралась благополучно. Она не отходит от постели Генри, что явно на него действует благотворно. Завтра, видимо, его переведут в обычную палату, но ему придется пробыть в больнице еще недели две.

— Интересно, — задумчиво протянула Дайана, — как отнеслась к сложившейся ситуации твоя мать?

Томас встал, собрал тарелки, вымыл их и поставил кофейник на плиту.

— Моя мать чувствует большое облегчение. Кофе?

— Да, пожалуйста. Том?

Он резко обернулся, и глаза их встретились.

— Да?

Она убрала волосы за уши и подтянула спустившиеся рукава свитера.

— А почему ты не уехал?

Он долго смотрел ей прямо в глаза. Пауза затянулась. Наконец Томас произнес:

— Я должен извиниться перед тобой, Дайана. Мне показалось, что будет лучше, если я дождусь, пока твое праведное негодование пройдет. Нет… — Он поднял руку, жестом призывая ее помолчать. — Ты имеешь право возмущаться моим поведением.

Дайана грустно подумала: «Неужели? Да и сержусь ли я?» А вслух тихо промолвила:

— Виноваты Энн и Генри. И, наверное, моя репутация тоже.

— Да, учитывая, что она не соответствует действительности.

Она мрачно улыбнулась.

— Я и не подозревала, что обо мне идет слава разрушительницы сердец, не говоря уж о прочем.

— Разве? — Тут закипел кофейник, и Томас налил две чашки.

Дайана уставилась в свою чашку.

— Во всяком случае, я вовсе не напыщенная и, поверь мне, ни разу не вводила мужчин в заблуждение, чтобы потом разбить их надежды…