Не только о театре
Шрифт:
А мужчина пристально-пристально (и что он во мне нашел?) смотрел на меня.
– Пошли, что ли, Алексей Максимович!
– нетерпеливо сказал военный.
– Пошли, - отозвался мужчина и, внезапно потрепав меня по щеке, добавил:
– Молодец. Далеко пойдет.
И зашагали они, быстро теряясь в крутящемся снеге…»
Прелесть этой встречи с Горьким в том-то и заключена, что ее никто, даже сам Горький, не смог бы опровергнуть. И вместе с тем какую печать величия накладывает она на автора мемуаров!
Разумеется, фигура Горького взята здесь лишь как классический пример. Многих современных мемуаристов эта
Но как хорошо смогут прозвучать в будущих мемуарах аналогичные встречи с Арбузовым, Софроновым, Л. Шейниным и другими нашими корифеями.
Этот простой и совершенно безопасный прием дает возможность и в дальнейшем, по мере развития жизненных событий, время от времени инкрустировать свою биографию встречами с великими людьми, при этом ничуть перед этими людьми не обязываясь.
Уже в зрелые годы вы могли оказаться в зрительном зале рядом с Назымом Хикметом и, если щепетильность помешает вам вкладывать в уста знаменитого соседа лестные для вас высказывания, то взгляды, улыбки, понимающие подмигивания и даже удар рукой по вашей коленке, в особенно заразительном месте спектакля, - все это в вашем распоряжении, и пусть-ка он, Хикмет, попробовал бы опровергать! Важно только, чтобы он присутствовал на этом спектакле, а для вас даже и это не обязательно!
Начало пути
Первые годы жизни автора воспоминаний обычно тесно связаны с семейным фоном, на котором протекало детство героя.
Разумеется, фон этот вполне поддается сильной, если нужно, ретуши, в зависимости от намерений автора.
После потока дворянских мемуаров XIX века, в которых авторы щеголяли изысканностью своих родителей и хорошими манерами, царившими в семье, наступила другая пора.
Многие десятилетия считалось, что горький пьяница отец, и притом неграмотный - лучшее украшение биографии. Возможно, что вульгарный социологизм, когда-то царивший в наших отделах кадров, оказывал незаметно свое влияние на авторов, которые, не жалея средств, нагнетали себе «пролетарское происхождение»; во всяком случае, в ряде мемуаров тех лет мы видим подозрительно похожую картину кошмарного детства. В таких масштабах эти ужасы - не просто народное бедствие. Нет, это уже - литературное направление.
Мы не хотим здесь навязывать те или иные стилистические приемы, но, пожалуй, сейчас уже наступила пора, когда можно не стесняться интеллигентных родителей, непьющей семьи и гигиены в отчем доме.
Нам это кажется своевременным еще и потому, что постепенно исчерпывается плеяда мемуаристов, тяжелое детство которых было обусловлено порядками царского режима. Сейчас, когда у дверей наших издательств толпится молодое племя мемуаристов, выросших уже в наших советских условиях, малограмотные и пьяные родители, появившись в мемуарах, прозвучали бы как досадный анахронизм. И если наша тетя знала испанский язык, не будем этого стесняться. Что уж кому на роду написано!
Исторический фон
Истинная ценность мемуаров в большой степени определяется тем, как через личную судьбу героя просвечивают исторические события. В умении соединить ход истории человечества с индивидуальной походкой автора мемуаров - залог общественного успеха произведения.
Этот великолепный
Главный технический секрет этого богатейшего приема в том едином ритме, которым объединяются личные и исторические факты. Например, если кончить главу так: «…вернувшись в отель, я быстро разделся и лег спать. В эту ночь Гитлер двинул свои танки на Австрию…», несомненно, создается сильное впечатление от двух, пусть различных, но равно знаменательных фактов: вы легли спать, а Гитлер двинул танки.
Ведь пока вы не легли спать, танки все-таки стояли на месте… Правда, автор нигде этого не утверждает, но чуткий читатель улавливает, что тут все неспроста и участие автора в мировых событиях гораздо значительнее, чем он сам об этом пишет. И теперь уже читателю придется следить, как в дальнейшем будут раскручиваться обе эти пружины мировой истории - и вы и танки Гитлера.
Умелое применение исторического фона отодвигает на второй план вопрос личных знакомств автора мемуаров.
Если на протяжении одного абзаца, в то время как Макензен прорывает русский фронт, вы рвете свои отношения с Люсей, а султан Магомет - с Антантой, то не так уж важно для читателя знать, в каких отношениях была Люся с Магометом. Важно другое: историю делают гиганты, и надо быть среди них. Хороший тон этого требует.
Моральный облик мемуариста
Хотя все, что узнают читатели об авторе мемуаров, они узнают с его же слов и, следовательно, каждый автор, казалось бы, должен сообщать о себе только хорошее, дело это обстоит сложнее, чем кажется.
Доверие читателя к автору иногда расценивается еще дороже, чем безупречный образ автора. Ради завоевания этого доверия многие солидные мемуаристы признавались читателям в вещах позорных и даже преступных, совершенных обычно в раннем детстве.
Тут и мелкие кражи самого некрасивого характера - мать велела отнести нищему медную монетку, а мемуарист ее присвоил, и патологическая жадность - съел и свою конфетку, и конфетку младшей сестры - и зависть, и другие пороки.
Этот рискованный прием целиком рассчитан на простое рассуждение читателя: ну, уж если в такой вещи признался, - значит, правду пишет. Посмотрим, что дальше будет! А дальше медленно, но верно разворачивается во всю свою ширь огромная личность автора - труженика и общественника, личность, украшающая свою эпоху. Заметим, кстати, что нам не удалось найти во всей мемуарной литературе ни одного случая, когда автор, с такой смелостью признавшись в своем маленьком преступлении в раннем детстве, распространил бы этот прием и на зрелые годы.