Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни
Шрифт:
Это стало началом фантастического летнего сезона. После Филадельфии я, всем на удивление, выиграл один из этапов «Тур де Франс» — опять же за счет очень позднего рывка. В конце 183-километрового этапа от Шалона-на-Марне до Вердена я едва не сокрушил ограничительные барьеры, когда резко рванул из пелотона за 50 метров до финиша. Победа в этапе «Тура» сама по себе является значительным достижением, а уж в 21 — летнем возрасте подобного успеха до меня не добивался никто.
Но чтобы вы поняли, насколько опытным велосипедистом надо быть, чтобы состязаться в «Туре», скажу, что через пару дней мне пришлось сойти с гонки, поскольку продолжать ее у меня не было сил.
Временами мне еще приходилось бороться со своей несдержанностью. Какое-то время я ехал «благоразумно», а потом срывался, не в силах сдержать себя. У меня просто в голове не укладывалось, как такое может быть, что для того, чтобы победить в гонке, сначала нужно ехать помедленнее. Мне потребовалось некоторое время, чтобы примириться с идеей о том, что быть терпеливым — это не значит быть слабым и что мыслить стратегически в гонке не значит выкладываться не на все сто.
За неделю до отправления на чемпионат мира я совершил ту же типичную для себя ошибку на чемпионате Цюриха и вымотал себя прежде, чем наступил критический момент гонки. Опять я не попал даже в двадцатку лучших. Оч тогда имел все основания излить на меня все свое раздражение; но вместо этого задержался на два дня в Цюрихе и, сев на велосипед, поехал на тренировку вместе со мной. Он был уверен, что я мог бы выиграть чемпионат мира в Осло — но только если буду благоразумен.
— Единственное, что тебе нужно, — сказал он мне в ходе нашей совместной тренировки, — ждать. Просто ждать. Двух-трех последних кругов тебе для отрыва хватит. Дернись раньше — и ты потеряешь все шансы на победу. Но на этих последних кругах можешь атаковать в любое время, когда захочешь.
На чемпионате мира ординарных велосипедистов нет. Мне противостояли великие гонщики, находившиеся в пике своей формы, и главным фаворитом считался Мигель Индурайн, который незадолго перед этим одержал свою третью победу в «Тур де Франс». Если я собрался победить, то должен был нарушить исторические традиции. Никто в 21 год мировым чемпионом в велоспорте еще не становился.
За несколько дней перед гонкой я снова позвонил матери и попросил ее приехать и побыть со мной. Она всегда была для меня источником уверенности в себе. Кроме того, я хотел, чтобы она увидела меня в такой престижной компании. Она взяла отпуск и, прилетев, поселилась со мной в одном номере.
Она заботилась обо мне как в прежние годы. Стирала мои вещи, кормила меня, отвечала на телефонные звонки и обеспечивала необходимый покой. Мне не приходилось говорить с ней о сложностях спортивной борьбы и о своих переживаниях — она все понимала без слов. Чем ближе становился день старта, тем немногословнее я становился. Я замыкался в себе, мысленно планируя гонку. Мама читала при свете настольной лампы, а я смотрел в потолок или дремал.
Наконец день гонки наступил — и, когда я проснулся, шел дождь. Открыв глаза, я увидел капли на оконном стекле. Проклятый, ненавистный дождь, который так измучил и опозорил меня в Сан-Себастьяне.
Лило весь день. Но был человек, который
В дождь европейские дороги покрываются скользкой грязе-бензиновой жижей. Гонщиков из-за этой слякоти бросало направо и налево. Я тоже упал — дважды. Но каждый раз быстро поднимался, садился в седло и вновь включался в гонку, не теряя присутствия духа.
На протяжении всей гонки я выжидал, выжидал, выжидал. Я сдерживал себя, как просил меня Оч. Последние 14 кругов до финиша я держался в лидирующей группе — и там же был Индурайн, великий испанец. Наконец на предпоследнем подъеме я пошел в отрыв. Когда я достиг перевала, вся остальная группа висела у меня на хвосте. Я скатился вниз и с лету стал подниматься на крутой склон, называемый Экеберг. Остальные следовали по пятам. Тогда я сказал себе: «Сейчас или никогда» — и, встав на педали, начал новую атаку. На этот раз между мной и остальными образовалась брешь.
По другой стороне Экеберга тянулся длинный и опасный спуск. Протяженность его составляла четыре километра, и на мокрой дороге случиться могло все что угодно. Но все повороты я прошел четко, ни разу не поскользнувшись, и уже в самом низу оглянулся, чтобы посмотреть, кто следует за мной.
Не было никого. Я запаниковал. «Ты опять наступил на те же грабли, — в отчаянии упрекнул я себя, — опять рванул раньше времени». Наверно, я сбился со счету. Наверное, впереди еще один круг, потому что такой отрыв был слишком хорош, чтобы быть правдой. Я опустил глаза на компьютер. Нет, ничего я не перепутал: это действительно был последний круг.
Я выигрывал. На последних 700 метрах я уже начал торжествовать победу, вытянув в стороны руки и сжимая-разжимая кулаки, раздавая воздушные поцелуи кланяясь зрителям. Пересекая финишную черту, чуть ли не канкан на велосипеде отплясывал. Наконец я затормозил, спешился и первым делом принялся искать в толпе людей свою мать. Найдя, обнял ее, и так мы стояли, обнявшись, под дождем. Я повторял: «У нас получилось. У нас получилось». И мы оба плакали.
В какой- то момент всеобщей сумятицы, поздравлений, церемонии награждения мне сообщили, что меня хочет видеть норвежский король Харальд. Я кивнул и сказал:
— Пойдем, мама, познакомимся с королем.
Она сказала:
— Ладно, пойдем.
Пройдя несколько кордонов службы безопасности, мы подошли к двери, за которой меня для приватной аудиенции ждал король. Сопровождающий остановил нас.
— Она должна остаться здесь, — сказал он.
Король примет лишь вас одного.
— Я не оставляю свою мать за дверью, — ответил я.
Я взял маму за руку и повернулся, чтобы пойти прочь.
— Ну их, пойдем, — сказал я ей. Я не собирался идти куда бы то ни было без нее.
Сопровождающий смягчился:
— Хорошо, следуйте за мной.
Так мы познакомились с королем, который оказался очень милым человеком. Аудиенция была короткой и очень вежливой, и вскоре мы вернулись к своей команде, чтобы продолжить торжество.
Это событие казалось концом, финишем сложного этапа моей жизни — и жизни моей матери. Мы вышли из него победителями. Никто больше не скажет, что нам в жизни ничего не светит. Не нужно больше беспокоиться об оплате счетов и побираться на покупку снаряжения или билетов. Возможно, это было концом долгого и тяжелого подъема, называвшегося детством.