Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни
Шрифт:
Люди считают мое возвращение к жизни триумфом, но на самом деле поначалу оно было полной катастрофой. Когда ты целый год живешь по; страхом смерти, тебе кажется, что ты заслужил, чтобы остаток жизни превратился в нескончаемый праздник. Это, конечно, невозможно; нужно возвращаться к семье, друзьям, работе. Но какая-то часть моего «я» не хотела возвращаться к старому. В январе мы уехали в Европу с командой «U. S. Postal». Кик бросила работу, отдала в хорошие руки свою собаку, сдала внаем своей дом и упаковала все свои вещи. Мы сняли квартиру в Кап-Ферра, на полпути между Ниццей и Монако, и я оставил там Кик одну, пока колесил по дорогам вместе с командой. На соревнованиях
Кристин было одиноко в чужой стране, без друзей и родных, без знания языка. Но она не унывала: записалась на курсы французского, обустраивала квартиру и вообще относилась ко всему так, словно это было большим приключением, не подавая и признака страха. Она ни разу не пожаловалась. Я гордился ею.
Мое собственное настроение было похуже. На трассах у меня получалось не так, как хотелось бы: мне приходилось заново приспосабливаться к трудностям европейских гонок. Я уже забыл, что это такое. Последний раз я был в Европе, когда у Кик был отпуск — тогда мы были настоящими туристами и жили в лучших отелях. Теперь же приходилось вновь привыкать к ужасной пище, скрипучим кроватям в грязных придорожных пансионах и бесконечным переездам. Мне это не нравилось.
В глубине души я не был к этому готов. Если бы я лучше понимал себя в то время, то вынужден был бы признать, что моя попытка вернуться в большой спорт вызывала серьезные психологические проблемы. Если день складывался неудачно, я говорил: «Что ж, просто я слишком много перенес: три операции, три месяца химии и год ада, — вот в чем причина. Я не способен соревноваться на прежнем уровне. Организм уже не тот». Хотя на самом деле я должен был бы сказать: «Да просто день неудачный».
На меня давил тяжелый груз внутренних сомнений и обид. Моя зарплата составляла лишь малую толику того, что я зарабатывал в прежние дни, а новые спонсоры не объявлялись. Я саркастически называл это «80-процентным налогом на рак». Я надеялся, что в ту самую минуту, когда я вернусь в велоспорт и громогласно объявлю об этом, вся корпоративная Америка поспешит оказать мне спонсорскую поддержку, а когда этого не произошло, стал винить во всем Билла. В конце концов мы сильно поругались по телефону — я был в Европе, а он в Техасе. Я опять стал жаловаться на отсутствие каких-либо подвижек на спонсорском фронте.
— Послушай, что я тебе скажу, — сказал Билл.-
Я найду тебе другого агента. Меня это все уже до
стало. Я знаю: ты думаешь, что мне это нужно, но это не так. Я ухожу.
Я помолчал и пошел на попятный:
— Это совсем не то, чего я хочу.
Я перестал давить на Билла, но меня продолжал тяготить тот факт, что я никому не нужен.
Моей первой за 18 месяцев профессиональной гонкой стала «Рута дель Соль» — пятидневный велопробег по Испании. Я финишировал четырнадцатым и вызвал большой переполох, но меня самого этот результат нисколько не обрадовал — скорее наоборот. Я привык лидировать. Кроме того, на меня давило всеобщее внимание, прикованное к этой первой после болезни гонке. В результате я слишком переживал за результат и отвлекался на отчеты в прессе. На самом деле я предпочел бы проехать трассу никем не замеченный, борясь со своими собственными сомнениями. Я просто хотел ехать вместе со всеми в пелотоне и дать своим ногам возможность вспомнить былое.
Две недели спустя я принял участие в гонке «Париж-Ницца», одной из самых тяжелых многодневок, уступающей разве что «Тур де Франс». Восемь дней пути запомнились прежде всего
Наутро моросил серый дождь, дул сильный ветер, температура была чуть выше нуля. Открыв глаза, я понял, что не хочу ехать в такую погоду. Позавтракав без всякого аппетита, я пошел на собрание команды, где обсуждалась стратегия борьбы на первом этапе. Было решено, что если лидер команды Джордж Хинкэйпи по какой-то причине отстанет, вся команда должна ждать его и помочь ему выйти вперед.
В зоне старта я сел в машину, чтобы не замерзнуть, думая только о том, как мне не хочется здесь находиться. Когда начинаешь так думать, ничего хорошего ждать не приходится. Как только я вышел из машины, настроение испортилось окончательной С мрачным видом я натянул гетры, чтобы не мерзли ноги, ежась и стараясь, чтобы хоть маленький'; кусочек моей кожи оставался сухим.
Дали старт, и мы отправились в долгий и скучный поход. Дождь и холодный встречный ветер заставляли думать, что реальная температура еще даже ниже объявленных 2 градусов тепла. Ничто! так не деморализует, как долгий и однообразный; путь под дождем по совершенно ровной дороге. На подъемах, по крайней мере, хоть немного согревайешься, потому что приходится работать интенсивнее, но на ровной дороге промерзаешь и промокав ешь до самых костей. Не помогает никакая обувь, никакая куртка. В прошлом я добивался успеха во многом благодаря тому, что был способен выдержать такие погодные условия, которые оказывались не под силу всем остальным. Но не в тот день.
Хинкэйпи проколол колесо. Мы все остановились. Пелотон, увеличив темп, удалился. К тому времени, когда мы вернулись на трассу, отставание от лидеров составляло 20 минут, и на пронизывающем ветру нам потребовался час неимоверных усилий, чтобы компенсировать потерянное время. Мы мчались под дождем, пригнув головы. Ветер продувал одежду и мешал удерживать равновесие на тряской дороге. Внезапно я переместил руки на середину руля, выпрямился в седле и съехал на обочину. Я остановился. Я сдался. Я сошел. Срывая с себя номер, я думал: «Неужели на это я хотел потратить свою жизнь — мерзнуть, мокнуть, валяться в канаве?»
Фрэнки Эндрю ехал сразу за мной, и он помнит, как я выглядел, когда вдруг выпрямился и съехал с дороги. По моему виду он сразу понял, что я, наверное, не скоро — если вообще когда-нибудь — в следующий раз выйду на дистанцию. Впо — следствии он мне признался, что первой его мыслью было: «Лэнс кончился».
Когда остальные члены команды после окончания этапа собрались в гостинице, я уже паковал вещи. «Я уезжаю, — сказал я Фрэнки. — Я больше не гонщик — возвращаюсь домой». Меня не волновало, как отнесутся к моему поступку товарищи по команде. Я попрощался, повесил сумку на плечо и ушел.
Мое решение бросить спорт никак не было связано с моими физическими кондициями. Физически я был силен. Просто я не хотел там оставаться. Я не знал, хочу ли до конца своих дней терпеть холод и боль, крутя педали.
Когда я позвонил Кик по сотовому телефону, она после занятий французским покупала продукты.
— Я сегодня приеду, — сказал я ей.
Связь была неважная, и она меня плохо слышала, поэтому все время повторяла:
— Что? Что случилось?
— Потом расскажу, — сказал я.