Шрифт:
Часть первая. Побег.
Глава 1. Письмо для Профессора
С абразивного диска сорвалсясноп огненных брызг. Радостные искры напоминали Климу бенгальские огни. Или даже салют. Он едва не улыбнулся от такого сравнения.
Его работа не располагала к лирике. Грохот разгоряченных станков, охрипшие крики мастера, еле слышные сквозь шум моторов, тяжелый звон молотов – это его день. И тут – крошечный салют. Нет, все же бенгальский огонь!
А ведь скоро Новый год.
Когда круг коричневого наксосного наждака остановился, Клим поднял на кепку защитные очки и краем глаза заметил за паровым прессом троих работяг, смотревших в его сторону. Они что-то кричали друг другу в уши, не отрывая взгляда от Клима. Это были известные заводские хлыщи. Они зло скалились и сплевывали на жирный и черный от грязи и машинного масла бетонный пол.
Натужный рев гидропресса заглушал голоса. Спокойно переброситься фразой-другой можно было только на пятнадцатиминутном перерыве. За смену их было два. Ближайший – совсем скоро: через пыльное и надтреснутое стекло цеховых часов еще можно было узнать оставшееся время до отдыха.
Если вы думаете, что перерывы устроены для того, чтобы рабочие смогли проглотить принесенные с собой ломти черного, сыроватого хлеба с пожелтевшим салом и слезоточивой луковицей, отхлебнуть теплого чая из самодельных мятых термосов и выкурить по небольшой глиняной трубке дешевого табаку, то, скорее всего, так оно и есть. Ведь забота о труженике – первейшая задача дирекции. Была, есть и будет.
И только немногие инженеры и техники знали и хранили страшную тайну о том, что перерывы существуют прежде всего для "отдыха" машин.
Запыхавшись за несколько часов работы, станки, конвейеры и краны жалобно поскрипывали в долгожданной тишине. И, словно марафонец после долгого бега на холоде, будто не веря своему счастью, медные котлы выпускали, посапывая и посвистывая, тонкие струйки пара.
В короткое время затишья наладчики, как тени, проносились по цехам, прослушивая железных пузанов, заглядывая в запыленные глаза манометров.
Механики старательно ублажали капризных металлических истуканов охлаждающей эмульсией, лили ее на их разгоряченные сочленения, а иногда даже махали тряпками, как заботливые тренеры, между боксерскими раундами пестовали своих подопечных.
В непривычной тишине после сигнальных трелей крана и пронзительного писка во время распиловки бронзовых деталей в первую минуту люди не могли совладать со своим голосом и вовремя убавить громкость. Поэтому, когда Клим протирал руки ветошью, он услышал отчетливые голоса за спиной и кличку, которой наградили его цеховики: "Профессор".
Когда он повернулся, трое мордоворотов были уже рядом. Их подозрительный интерес к его персоне не радовал.
К лоботрясам подошел еще один громила из соседнего цеха. Самый грузный и высокий (как его там?.. Засов) помахивал конвертом, давясь от хохота:
– А ты что, Профессор, начал писать стихи в дамские журналы?!
– Поздравляю, красотка, – скорчил рожу второй, – ты выиграла приз!
Все четверо затряслись от смеха. Клим не сразу понял, в чем дело. А когда догадался,
– Верни…
Вид Клима был настолько растерян и жалок, что жизнерадостная четверка от гогота сгибалась пополам.
Клим оцепенел. Мысли скакали, как блохи на голове охранника заводского склада.
И что-то в глубине души летело в пропасть.
Климу нравился завод. Он здесь работал недавно, но был почти влюблен в кирпичный город, где проводил почти все свое время. Здесь не было выходных, и никогда не замирала жизнь. Казалось, что, если во всем мире исчезнут люди, этот завод остановится в последнюю очередь, чтобы дать прощальный гудок в память суетного и неблагодарного человечества.
Здесь работали тяжело и ценили честный труд. И никто не обращал внимания на грубые манеры. Работа на заводе казалась Климу единственно подходящей для настоящего мужчины. К тому же она позволяла ему убежать от прилипчивых мыслей и воспоминаний.
Изредка внезапный перезвон упавшей детали или вырвавшееся из какой-нибудь прорехи облако сизого пара напоминали ему о минувшей войне. Он вздрагивал и косился по сторонам. Нет, никто не замечал его секундную слабость.
Работа спасала от бесцельного проживания вялотекущих дней. К тому же за это еще и платили. Что же касается всякого рода шутников, то это как бесплатное приложение к пятничному номеру про сад-огород: и читать не хочется и выкинуть жалко.
Обращение с металлом, в представлении Клима, укрепляло характер, делало его таким же несгибаемым. На другом полюсе мужской иерархии находились нежные, женоподобные существа с кукольными ужимками – уличные актеришки, музыканты, стихоплеты и цирюльники. Правда, что самое ужасное, Клим, сколько себя помнил, тоже писал стихи. И скрывал это, конечно, ото всех. В его мире слово "поэт" не было похвалой. Может быть, поэтому он и выбрал самую мужскую профессию – токарь.
Однажды прочел на обрывке газеты о поэтическом конкурсе. И не смог удержаться – отослал по указанному адресу свой давний опус, дописал еще пару строк в прозе, просто так, мысли "за жисть". И теперь из редакции пришел ответ. Его-то эти мерзавцы и перехватили.
Клим писал под псевдонимом, но на конверте стояло его настоящее имя.
– А может, ты еще для нас станцуешь! – не унимались шутники.
– Письмо сюда, быстро! – как можно серьезней ломающимся от волнения голосом прокричал Клим, но это требование вызвало обратную реакцию. Хохот перерос в истерику.
Наш герой оглянулся. В механическом цеху было пусто. Дождавшись перерыва, рабочие вышли во двор, чтобы глотнуть воздуха, пусть не идеально чистого, но хотя бы другого. В цеху никого не было, кроме двух все еще порхающих наладчиков. Единственным рабочим, ковырявшимся у своего станка, был Антоль: угрюмый, замкнутый, правильный мужик. Он никогда не лез с советами, но если нужно было решить какое-либо дело, часто шли к нему. Слово Антоля было законом. Сила этого великана была не только в слове. Попавшие под его кулак (за дело, разумеется) не скоро приходили в себя в заводской больнице.