Не тяни леопарда за хвост
Шрифт:
— Неправда! Просто мои убеждения уступают место высшим... Эмерсон! Не так быстро! Эти оборки, будь они неладны... под ногами путаются!
Любимый затормозил на полном ходу, подхватил меня на руки вместе с оборочками и всем прочим и устремился вверх по лестнице. Переодеваться.
Ночной город купался в тумане. Приглушая свет газовых фонарей, лондонский смог стал нашим союзником. Никем не замеченные, мы проскользнули в ворота и рука об руку быстрым шагом направились к Стрэнду. Оттуда наш путь лежал в районы, где мне еще не доводилось бывать. Из окна кеба, который Эмерсон
Правый берег Темзы, к востоку от Лондонского моста, щетинился причалами. У одного из причалов кеб остановился, Эмерсон помог мне выбраться, расплатился с извозчиком, и тот лихорадочно щелкнул хлыстом — только его и видели. Когда глаза привыкли к темноте, мне стали понятны и спешное бегство кучера, и косой взгляд, которым он одарил профессора, услышав адрес.
Жуткое место! Если в районе Сент-Джеймского парка улицы в этот час были пусты, то в Ист-Энде кипела жизнь. Расплывчатые темные фигуры искателей забытья и наслаждений шныряли вокруг как крысы и растворялись во тьме.
— Эмерсон... — шепнула я, пробираясь вслед за мужем вдоль узкой зловонной улочки, — сейчас не самый подходящий момент для комплиментов, но я не могу не сказать, что ты лучший из мужей! Твоя безграничная вера в меня...
— Закрой рот, Пибоди! — шикнул любимый. — Имей в виду — произнесешь хоть слово... придушу собственными руками!
Предупреждение излишнее, но не беспочвенное. Голос у меня довольно низкий, однако не настолько, чтобы сойти за мужской. И никакой маскарад не поможет. Необходимость диктует свои законы. Пришлось подчиниться приказу «помалкивать, пока не выберемся из этой дыры».
Каменные ступени вели вниз, в зияющий черный зев пустоты. О том, что впереди дверь, я догадалась, лишь когда Эмерсон звякнул щеколдой.
Коптящий свет от единственной, сиротливо приткнувшейся над дверью лампы был не в силах одолеть полумрак. Уцепившись за рукав Эмерсона, я ступила через порог очень узкого и, по-видимому, длинного помещения. Насколько длинного, сказать не берусь — дальний конец комнаты терялся в дымной темноте. Вдоль стен тянулись ряды деревянных лавок с бесформенными живыми грудами. Вместо лиц — бескровные пятна, тела расслабленно-недвижны. Красные огоньки горящего в металлических чашах опиума подмигивали глазами ночного хищника.
Футах в десяти от двери, посреди прохода, прямо в земляном полу был вырыт очаг. Черный дым расползался по логову, смешиваясь с пряным ароматом опиума. Один уголек рассыпался искрами и осветил лицо скорчившегося у очага существа. О ужас! Женщина! В опиумном притоне! Я не верила своим глазам. В грязных отрепьях и рваном покрывале, наброшенном на голову по обычаю египтянок, она являла собой страшное зрелище. Седые сальные космы свисали вдоль щек, полностью скрывая лицо.
Маскарад Эмерсона, как правило, ограничивается одним предметом. Стоит моему дорогому супругу нацепить бороду — и он уже считает, что изменил внешность. Для ночного визита в притон он выбрал ту кудлатую накладную растительность, в которой красовался на лекции мистера Баджа, и... Собственно, и все. Разве что напялил кепи и придал еще более потрепанный вид старому пальто, заранее хорошенько на нем потоптавшись. Кепи Гаргори оказалось до
— Две трубки! — прокатился под низким потолком его рокот.
Вскинув голову, женщина прикрыла краем покрывала нижнюю часть лица. Поздно. Змеиная грация, плавность движений молодого тела и пронзительность темного взгляда выдали ее. В глубине громадных, опушенных черными ресницами очей блеснула и погасла вспышка изумления. Она знала Эмерсона. И он ее знал!
— Две трубки, эффенди? — сорвался с губ незнакомки резкий смешок. — Одну для Отца Проклятий, а вторую...
Эмерсон вмиг закрыл меня собой.
— С нашей последней встречи твои вкусы изменились, эффенди. Прежде ты не интересовался мальчиками.
— Тише! — зашипел Эмерсон, кивая на распростертые по скамьям тела. — Услышат!
— Не услышат, мой господин. Они в краю блаженства, там, где слышны лишь райские песни гурий. Зачем пришел, эффенди? Здесь не место для тебя и твоего...
— Мне нужно с тобой поговорить. Если не здесь — назови другое место.
— Не забыл Айшу? О! Слова эффенди проливают бальзам на израненное сердце всеми покинутой Айши... — Она злобно расхохоталась, запрокинув голову. — Творец не для лжи тебя создал, Эмерсон! Твои мысли не тайна для меня, как не были тайной и прежде. Ты не ради Айши пришел! Чего тебе нужно? Как смеешь ты заявляться сюда со своей новой любовью и травить мне душу?
Я вся обратилась в слух. И пусть каждая фраза, каждый звук мелодичного, чуть дрожащего от гнева и обиды голоса ядовитой стрелой впивался в сердце, я готова была терпеть эту муку... пока не услышу все. Пока не пойму, что связывало...
К сожалению, Айша сама положила конец моим мукам, причем очень быстро и самым неожиданным образом. Не знаю, что ее насторожило; сама я ничего подозрительного не услышала. Выпрямившись одним неуловимым движением, она ужом метнулась по проходу и растворилась в глубине помещения.
— Ах, черт! — выпалил Эмерсон. — Быстрее, Пибоди!
Куда там! Юркая леди, по-видимому, скрылась за одной ей известной потайной дверью. Пока Эмерсон в тщетной надежде обнаружить лаз шарил по стене, произошло еще одно событие, заставившее нас забыть о беглянке. Притон наводнили полицейские.
Не стану описывать в деталях следующие полчаса, любезный читатель. Ей-богу, лучше бы мне побывать в Бедламе. Знаменитой лондонской психбольнице даже в дни особого буйства пациентов такие ужасы и не снились.
Вялые, обкуренные клиенты опиумного притона сопротивляться полиции были не в силах. Нам бы сил хватило, но... назвать себя значило поставить крест на наших планах, а возможно, и на судьбе несчастного Ахмета.
Поездку в полицейском фургоне, куда громилы в форме загнали нас, точно скот, я постаралась забыть, как страшный сон. Немыслимая теснота, искаженные лица, безумные глаза, всепроникающий запах опия и смрад немытых тел... Всю дорогу Эмерсон оберегал меня не только от случайных толчков, но и от изысканных речей наших спутников. Но одна фраза, несмотря на его усилия, все же достигла моих ушей: