Не унесу я радости земной...
Шрифт:
История, случившаяся с „Гнедыми стихами“
В. Наседкин
«Почти у каждого из нас есть заветная сторона, вторая родина — где ты, может быть, никогда не был, но, как и на родине, знаешь каждую тропинку, каждый ручеек, спрятавшийся в тени кустов. У одних это Михайловское, у других — Таруса, у третьих — Кинешма…
Я бы везде хотел быть, но больше всего я люблю Рязанщину. Я никогда ее не видел, но эта грустная и звонкая сторона стала для меня второй родиной. Своей любовью к ней я обязан Есенину. Он, а потом Паустовский, помогли мне увидеть и по-настоящему полюбить красоту средней полосы России. Экзотика поражает, но скоро приедается. Все великое просто, зачастую неприметно.
Я тоскую по Рязани и часто вижу ее во сне. Каждый год я собираюсь туда поехать — и обязательно в сентябре. Я даже знаю, как это будет: я сойду на каком-нибудь тихом полустанке, заброшу за спину тощий рюкзак и пойду березовыми лесами, вслушиваясь в шорох жухлой травы. Буду всматриваться в холодную воду стариц, пахнущую тиной, и спать в ворохах листьев или в стогах сена.
Но каждый раз мне что-нибудь да мешает поехать в Рязань…»
Эти строки я написал несколько лет назад после поездки на северо-восток Башкирии, в Мечетлинский район. Была лучшая в году пора — бабье лето, и, очарованный тихим и желтым от тишины краем, я писал: «…мне казалось, что никакой Рязани и не существует, и писал Есенин совсем не о ней, а об этих вот мечетлинских перелесках, о здешних кобылах, ржущих в синюю стынь, о разбойничьем посвисте башкирских ветров, о золоте здешних полей».
Признаюсь: тогда за этими строчками ничего не стояло, ну, может быть, более или менее удачный художественный образ. Тогда я даже не подозревал, что в них была большая доля правды.
Если я скажу, что прообразами великим есенинским «Письмам» — к матери («Ты жива еще, моя старушка…»), от матери, к деду — послужили не только мать самого Есенина и рязанское село Константиново, но и в какой-то степени мать-крестьянка из башкирских степей и деревня Веровка, затерявшаяся в этих степях, — несомненно, кое-кто назовет меня сумасшедшим. Но прошу вас: не торопитесь с выводами.
Один из друзей подарил мне в день рождения сборник стихов, вышедший несколько лет назад в издательстве «Советская Россия». Назывался сборник «Ветер с поля». Имя автора — В. Наседкин — мне было незнакомо. Я положил книгу на полку и на время забыл о ней. Но как-то, собираясь в командировку, вспомнил и взял с собой.
В вагоне раскрыл книгу: Вражду и дружбу обойдя, Спокойно провожая лето, Я песню древнюю дождя Сегодня слушал до рассвета. С рассветом дождь ушел в зарю, И где-то тонко пела просинь…Стихи были несколько грустные, но в то же время какие-то очень безыскусные, чистые, сочные:
И мирный свет, и шорох древней воли. В ногах — земля, и месяц — под рукой. Глухой костер в туманно-синем поле И долгих песен эхо над рекой. Взгляд грустного смущения и боли И горького раздумья над строкой. Горит костер в туманно-синем поле, Сжигая эхо песни над рекой.Или
Но вдруг в стихах начинала звенеть торжественная и немного тревожная медь:
Я посмотрел на запад. Там В батальных, но высоких красках Стояло небо. Словно где-то Горели яро хутора И в дым пылающих построек Ржал ветер и бросал их пламя В седую высь. А между тем Все было очень сонно, глухо, Как в старой сказке иль в краю, Далеком и забытом всеми. …….. Закат блистал. Кровавым светом Он пробуждал тревогу, ту, Знакомую, с которой жили Когда-то мы не день… И вот Услышал я: восток и юг Вдруг превратились в гулкий топот, Безмерно частый. И оттуда На запад, пенясь и хрипя, Спешили конные полки, Знамена смерти развевая.А вот эти, космические стихи, написаны в 1924 году. Почти 9 лет по России металась война, в стране разруха, и мозги миллионов голодных людей сверлила мысль о хлебе насущном:
Дорогой неотмеченной, разбитой, Плывет земля, как миллионы лет, А с ней и мы по вогнутой орбите, Напоминая скопища планет, Смешных планет, как птицы у застрехи, И слепо пропускающих во тьму Вселенские сторожевые вехи. Не это ль горько сердцу моему, Что на пути великом и безмерном, Ведем себя, как у двери пещерной?Потом было еще одно стихотворение — о простом и великом обычае: демобилизующимся
фронтовикам-красноармейцам перед торжественно выстроившимся полком взамен винтовки вручают косу.
Поэт заинтересовал меня, но была досада, что я ничего не знал о нем раньше. Заглянул в предисловие, оказалось, вина моя не столь велика: первый его посмертный сборник вышел в свет только в 1960 году. И еще в предисловии, написанном поэтом Николаем Рыленковым, я прочел: «Сын хлебороба из воспетой Аксаковым Уфимской губернии».
«Сын хлебороба из воспетой Аксаковым Уфимской губернии?» Это уже интересно. Вернувшись в Уфу, нашел в библиотеке сборник поэта, вышедший в свет в 1960 году. В предисловии, написанном П. И. Чагиным, который, как известно, был одним из лучших друзей Сергея Александровича Есенина, читаю:
«В двадцатых и в начале тридцатых годов довольно часто можно было встретить на страницах наших литературных журналов стихи за подписью: В. Наседкин. Они привлекали внимание теплом, душевным лиризмом, высоким пафосом любви к родной природе, к ее степным и лесным просторам, к сини ее неба и рек, к ее ветрам, к красоте ее утренних рассветов и закатов… Любимым пейзажам вторили в его стихах воспоминания о детстве, проведенном в деревне… Наседкин считался в начале двадцатых годов одним их лучших, способнейших учеников в Литературном институте, которым руководил Валерий Брюсов. Это отмечал и сам В. Брюсов, внимательно следивший за творческим ростом молодого поэта, и С. Есенин, его старший собрат ив то же время, можно сказать, крестный отец».