Не упыри
Шрифт:
– Идем на «песочки», – позвала меня Христинка, – искупаемся.
– Тихо! – зашипела я, но уже было поздно. Рыбина исчезла.
– Почему тихо? – Христинка подошла поближе.
– Хотела рыбу поймать, а ты ее спугнула, – ответила я сердито.
– Глупенькая! – засмеялась девочка. – Руками рыбу ни за что не поймать! Так идешь со мной?
– Нет, – отрезала я, хотя до этого собиралась искупаться, а здесь в заводи было глубоко и к тому же топкое дно. Обычно мы ходили купаться на «песочки», берег там был чистый, песчаный, а
Христинка помахала на прощание и побежала дальше.
А вскоре раздался взрыв. С кладки мне было видно, как высоко вверх взлетел столб воды. Люди в селе повыскакивали из хат и кинулись туда, где громыхнуло. Побежала и я. А когда прибежала, то увидела толпу. Женщины голосили, а один мужчина сидел на песке. Я подошла поближе – и вскрикнула от ужаса. На берегу лежала мертвая Христинка. Все ее тело было в крови, а одной ноги не было вообще.
– На мину ребенок наступил, вот и подорвался, – сказал мужчина. – Это ж надо, какое горе! Тут и моя детвора купалась, а оно, видишь, как вышло…
– Надо ногу найти и сообщить матери, – сказала какая-то женщина.
Кто-то побежал к матери Христинки, а мужчина начал искать в воде оторванную ногу. Пришла Тетя и за руку потащила меня домой.
– Там полотенце, – сказала я, указывая на кладку.
– Ну так сбегай, забери.
– Не пойду, – захлюпала я. – Боюсь!
– Чего ты боишься?
– А если там нога будет плавать?
Христинку так и похоронили без ноги, а я еще долго боялась купаться в речке. Все присматривалась, нет ли там ноги погибшей девочки…
Мой девятый класс был богат событиями. Сначала Тетя силком потащила меня в церковь.
– Не пойду! – плакала я по дороге. – Я же комсомолка!
– А когда папа был на войне, ты кому молилась, чтобы помог?
– Богу, но я же тогда была совсем маленькая и глупая!
– А Боженька помог ему и из плена бежать, и из окружения выйти, и домой вернуться. А ты подумала, что могло бы случиться, если б ты тогда пошла с Христинкой купаться? Бог тебе жизнь сохранил!
– Все равно не пойду! – сказала я и остановилась у самого порога церкви.
– Доченька! – Тетя всегда так обращалась ко мне. – Вот послушай. Ты уже почти взрослая, скоро школу окончишь, в институт поступишь. Тогда точно не сможешь пойти в церковь, потому что если узнают, то выгонят. А тебе надо сходить – исповедоваться и причаститься. И попросить Бога, чтоб дал тебе другую долю, не такую, как у нас, а лучше. Идем, пока есть такая возможность.
Я согласилась. И пошла, и сделала все так, как велела Тетя. И долго не раздумывала, о чем просить Всевышнего: попросила, чтобы дал мне возможность стать учительницей. Это было мое самое большое желание.
Помню траурную линейку в школе, когда умер Сталин. Тогда все плакали по нему, как по родному отцу. Я тоже плакала. И слезы мои были искренними.
А зимой заболел наш любимец Степочка – сын Тети. Занемог, ослабел, начал худеть и плохо
– Что у тебя болит, ангелочек мой? – допытывалась встревоженная Тетя.
– Ничего, – отвечал он и прикрывал свои голубые глазки.
Потом он начал говорить, что у него болит головка. Пришла фельдшерица, начала давать Степочке какие-то пилюли и каждый день делала ему уколы. Но ребенок таял на глазах, как восковая свечка.
– Сделайте хоть что-нибудь, – умоляла фельдшерицу Тетя, – лишь бы он выздоровел!
– Я и так делаю, что могу, – ответила та. – Но ребенок очень тяжело болен.
– Что у него?
– Менингит.
Тетя открыла сундук и достала единственную новую вещь, которая у нее была – отрез на платье.
– Вот, возьмите, – проговорила она, протягивая отрез. – От чистого сердца.
Мы все подходили к Степочке по очереди, гладили его русые волосики, пытались хоть как-то утешить. Но вскоре он совсем перестал есть и стал худеньким-худеньким, только синие глазки светятся. Ему продолжали делать уколы, но страшная головная боль не проходила. Однажды, когда я вернулась из школы, он попросил меня перенести его на теплую лежанку.
– Мне очень холодно, – тихонько сказал он.
Я взяла его на руки, а он уже стал легонький, как перышко. Положила на лежанку, укрыла кожухом.
– Так лучше? – спрашиваю.
– Да, – отвечает еле слышно. – Но все равно знобит…
А вечером, когда все были дома, наш Степочка тихонько умер. Тетя кричала, рвала на себе волосы, билась о землю.
– Это за мои грехи! – голосила она, не помня себя.
– Да какие там у тебя грехи?! – пыталась унять ее мама. – Мы все не безгрешные.
– Нет! Нет! Это Бог меня покарал за то, что хотела дитя в своем лоне убить! Прости меня, мой ангелочек! Прости, деточка! – убивалась бедная наша Тетя.
На следующий день пришли одноклассники Степочки, принесли венок от школы. Похоронили мы его, насилу оттащили Тетю от могилы – она хотела броситься туда вслед за гробом. С того времени Тетя стала тихой и печальной. Лучше бы тужила или плакала, чем сидеть молча целыми днями. Смотрит куда-то мимо людей, думает о своем – и ни звука. Позовем за стол – не идет. Сидит, будто не слышит ничего. Мать вечером с ложки вольет ей в рот что-нибудь, Тетя молча проглотит и снова сидит. Мы и плакали, и уговаривали ее – не слышит она нас.
А через несколько дней Тетя словно проснулась. Пришла в себя, подхватилась, куда-то побежала. Мы за ней. А она упала на колени перед образами и прощения у Бога просит. Да так проникновенно, что мы не удержались и расплакались. С тех пор только это и делала: то сидит на лавке в безмолвии, то падает на колени перед иконами. Есть отказалась наотрез. За день матери удавалось влить ей в рот лишь несколько капель воды. Тетя начала сохнуть, как Степочка. Позвали фельдшерицу. Та осмотрела Тетю и сказала, что тело у нее не больное – хворает душа.