Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)
Шрифт:
Потом мы жили в основном слухами. Начал снимать «Ностальгию», окончил… В мае 1984-го Каннский фестиваль. «Ностальгия» выставлена только от Италии, вопреки первоначальным договоренностям. Главного приза не дали (распространяются слухи о том, что Бондарчук сыграл в этом неприглядную роль), но вторую по значимости премию дали Тарковскому и Роберу Брессону. За вклад в творчество. Через два с половиной месяца как гром среди ясного неба — Тарковский на пресс-конференции в Милане отказывается возвращаться в Советский Союз.
Вскоре последовали оргвыводы: все фильмы Тарковского снять с экрана, имя не упоминать в прессе. Битых профессионалов кино это совсем не удивило. В таких случаях репрессии неизбежны. Удивляться могли честные, искренние люди, но только про себя. Удивлялись иностранцы. Удивило это и Себастьяна Аларкона — чилийского
После окончания «Ностальгии» Тарковский должен был вернуться в Москву, как того требовало Госкино, но возвращаться он не хотел, просил продления своей заграничной командировки еще на три года, чтобы осуществить задуманные проекты постановок в кино и театре. Он хотел снять «Гамлета», поставленного им в Театре Ленинского комсомола в 1977 году. В лондонском «Ковент-Гарден» надеялся на постановку оперы Мусоргского «Борис Годунов», может быть в пику С. Бондарчуку, недавно снявшему на «Мосфильме» «Бориса Годунова» и сыгравшему в нем заглавную роль. Наготове у Тарковского были и другие проекты. Он обращается в Москву, требует, просит, умоляет правительство и киноначальников легализировать его работу на Западе и отпустить к нему сына с тещей (жена уже была с ним).
Однажды Марине звонит отец и просит приехать. Марина тут же приехала, и Арсений Александрович дал ей прочесть письмо от Андрея. В письме к отцу сын объяснял ситуацию, признавался в любви к родине и родным, обещал возвратиться, что совершено естественно и не может быть иначе, как писал он, но только после исполнения задуманных кинопроектов. Письмо это нынче хорошо известно. В перестроечные времена оно было опубликовано в «Огоньке».
Правительство не отвечало, Госкино ставило условия: приезжайте по-хорошему, мол, договоримся. Сестра по просьбе отца написала Андрею ответ. Она знала, что письма просматриваются работниками КГБ, и поэтому подчеркивала, что и она верит в его возвращение, желая тем самым помочь Андрею добиться цели — приезда к нему сына Анд рюши. Представляю, как покоробила Андрея «прямолинейность» ее письма. Игры ее ни он, ни тем более его жена не поняли. Андрей, скорее, всего разозлился. Не отозвался, не позвонил. Не звонил он и старшему сыну. Мы находили этому несколько объяснений. Одно из них — судьба «московских заложников», его сына и дочери жены, беспокоила его больше всего и в первую очередь.
Теперь, после Канн 1984 года, после инцидента с «Ностальгией», который так акцентировал Тарковский, все менялось, драматизировалось, сгущалось. Андрей страшно нервничал: командировки не продлевали, сына из Москвы не выпускали. Эта средневековая и такая обычная для советского времени форма обращения с людьми, мстительная и лицемерная, мучила его. Что-то нужно было делать, как-то решать проблемы с работой и сыном.
Испытания новой жизнью. Берлин
Для Андрея начались испытания новой жизнью. Он был не первым русским, вырванным из родной почвы, и с той минуты (невольно вспоминаешь строчки стихов его отца) судьба шла за ним «с бритвою в руке».
Очень скоро он столкнулся с реальными трудностями, и в первую очередь с отсутствием денег на следующую постановку.
Друзья выхлопотали ему стипендию Немецкой Берлинской Академии искусств (Западного Берлина) — тысяча долларов в месяц в течение года. После солнечной Италии пришлось жить в нелюбимом городе, разделенном бетонной стеной, искать деньги на постановку следующей картины, предлагать разные проекты и надеяться, надеяться… Все-таки спасибо немцам, их деньги немного поддержали его существование.
Жизнь Андрея в Берлине освещена довольно скудно. Он снимал квартиру в окраинной части города, окружен был людьми — выходцами из России, эмигрантами семидесятых. Один из них — Натан Федоровский, предприимчивый начинающий галерист, журналист — пытался помочь Тарковскому; говорили, искал, но так и не нашел, деньги для «Гофманианы», проекта для немцев, казалось бы, самого подходящего. Я познакомился с Федоровским в Париже и разговаривал с ним об Андрее, как и со многими другими людьми в течение тех десяти горьких и печальных дней похорон Тарковского. Он представился человеком, близким к Тарковскому, к его делам. Насколько усилия его помочь Тарковскому в берлинские времена были реальны, сказать трудно. Судя по результатам, они были равны нулю. Сам Федоровский через некоторое время покончил с собой: эмигрантская ли жизнь его не удалась, или нервная система вышла на пик напряжения, кто знает? Ходили слухи о неудачной влюбленности, а скорее всего, обстоятельства сложились все вместе.
А где же прежние предложения снимать фильмы по Томасу Манну: «Иосиф и его братья», «Доктор Фаустус»?! Теперь их почему-то не было.
И все-таки солнце улыбнулось Тарковскому. Переговоры с «Ковент-Гарден» увенчались успехом, и он приступил в Лондоне к постановке оперы Мусоргского «Борис Годунов». Впервые в своей жизни Тарковский ставит оперу. Дирижер — Клаудио Аббадо, художник — Николай Двигубский, с которым он снимал «Зеркало» в Москве. Постановка оказалась успешной. Англичане сняли ее на видеокассету.
Но в кино пока что нужно было ждать. Лишь в конце 1984 года завязались отношения со Шведским киноинститутом. Дело сдвинулось с места. Таким образом, между постановкой «Ностальгии» и «Жертвоприношения» прошло два года.
Летом 1985 года на острове Готланд начались съемки «Жертвоприношения» по сценарию, написанному Тарковским. Далее хочется процитировать Лейлу Александер, шведского киноведа и историка кино, работавшую ассистентом и переводчиком на фильме: «Фильм „Жертвоприношение“ должен был называться „Ведьма“. Тарковский раньше работал над сценарием с таким названием. Но фильм с таким названием ни по-шведски, ни по-английски не проходил. Это слово происходило от русского глагола „ведать“, что Андрей считал чрезвычайно существенным. Позже я узнала, что в первом варианте сценария Александр — герой картины — был неизлечимо болен: у него был рак. Вот и говорят, что настоящий художник всегда видит собственную судьбу на годы вперед, а иногда и судьбы всего человечества. Показ „Жертвоприношения“ чуть ли ни день в день совпал с чудовищным событием на Украине. Все западные газеты писали о том, что Тарковский предвидел атомную катастрофу в Чернобыле и что фильм об этом. Разумеется, это полная чушь, но на Западе газеты без сенсаций не живут.
Западные газеты писали о том, что убийство шведского премьер-министра Улофа Пальме произошло недалеко от места съемки эпизода „Паника“, где люди, как безумные, метались от страха ожидания атомного взрыва. На этом основании Тарковскому приписывалось визионерство, дар предвидения».
В книге «О Тарковском», составленной его сестрой Мариной (второе издание, М.: Дедалус, 2002), около семидесяти авторов. Участники фильма «Жертвоприношение» Сьюзан Флитвуд, Алан Эдваль, Свен Вольтер, Свен Нюквист вспоминают о Тарковском, пишут о работе над фильмом и о самом режиссере. Исполнитель роли Александра актер и режиссер Эрланд Юсефсон, кроме воспоминаний, написал радиопьесу «Летняя ночь. Швеция». Автор воссоздает особую атмосферу работы над фильмом, непростое понимание сложной человеческой и художнической фигуры Тарковского, его отличие и его влияние на них, в чем-то сильно изменившие представление и о работе в кино, об особой притягательности непонятной поначалу личности художника. Пьеса успешно шла в московском театре «У Никитских ворот». Поставили ее и в Петербурге.