Не утоливший жажды (об Андрее Тарковском)
Шрифт:
Но вернусь к главному: книга «Запечатленное время» — грандиозное событие в мире культуры. В ней Тарковский проводит тончайший анализ своих фильмов, их главных героев: Ивана, Андрея Рублева, Сталкера, Горчакова, Доменико. И наконец — Александра и других персонажей «Жертвоприношения».
Не любимый им Эйзенштейн тоже анализировал и комментировал свои фильмы. Он считал себя главой советского киноавангарда и делал это во времена своих несбывшихся и постоянно закрывавшихся фильмов. Тем более во время преподавания во ВГИКе. Если ему не давали снимать картины, то Сергей Михайлович хотел хотя бы объяснить свой «метод», свои взгляды на искусство двадцатого века.
Нечто похожее происходило и с Тарковским. Только поиски, а вернее,
Непонятно одно: почему российские читатели лишены возможности прочесть «Запечатленное время»? Многие издательства почли бы за честь выпустить эту книгу отдельным изданием и неоднократно обращались и к жене Тарковского, ныне покойной, и к его сыну, Андрею Андреевичу, с конкретными предложениями. Однако книга до сих пор не издана.
Всё в совокупности — фильмы, книга, статьи и интервью, беседы и выступления перед зрителями на показах его фильмов, сама трагическая судьба и смерть в расцвете творческих сил — делает фигуру Андрея Тарковского равновеликой выдающимся людям русской культуры двадцатого века: Блоку и Ахматовой, Маяковскому и Есенину, Шостаковичу и Мандельштаму, Платонову и Пастернаку В список этот нужно внести и его отца, поэта Арсения Тарковского.
Эпилог
Прошло двадцать лет со дня смерти режиссера, но культурный мир, мир кино, мир искусства все еще хочет слышать его голос, видеть его картины, читать его книги, а также смотреть фильмы о нем, слушать радиопередачи — словом, принимать любую новую информацию.
К сожалению, на этой волне интереса появляются издания, соответствующие циничному духу нашего времени, в которых цитируются выдержки из дневника Тарковского, названного автором «Мартиролог» (то есть свод злоключений) и одним своим названием призывающего к сочувствию его страданиям. Горечь многих страниц дневника читатель разделит всей душой, особенно когда речь идет о полном непонимании Тарковского современниками, собратьями по профессии. Обвинения в адрес режима более чем понятны. Однако авторов некоторых книг привлекают отдельные высказывания, сделанные «в узком круге дневника», вполне возможно, под влиянием сиюминутных эмоций. Эти отрывки цитируются тенденциозно и целенаправленно. И вот уж перед вами настоящий монстр, завистник и мизантроп, недоверчивый маргинал, ходящий по трупам, и т. д.
Когда я читаю подобное, то думаю: во-первых, делая записи только для себя (дневники — это интимное дело), люди часто фиксируют впечатления дня первыми попавшимися торопливыми словами. Во-вторых, сомнительно ссылаться на эмоциональные мнения художников при оценке ими творчества своих собратьев. Разве можно серьезно относиться к тому, что Бунин писал о Блоке — «какой он поэт — это вымышленная немецкая поэзия», об Ахматовой — «это провинциальная барышня, попавшая в Петербург». А Маяковский, футуристы — «это просто беглые каторжники»! Истина в этих бунинских высказываниях и не ночевала. Их даже читать теперь весело.
Вот на подобные записи Андрея и слетается воронье, выискивая слова, появившиеся в дневнике в минуты усталости, раздражения, сомнения или отчаяния. Намеренно забывают его неоднократные признания в присущей ему нетерпимости, которая мешает правильно ориентироваться в людях, мешает жить и о которой он сожалеет.
Мерзость такого цитирования еще и в том, что написавшего «Мартиролог» уже нет в живых и он не сможет ни пояснить свою мысль, ни пересмотреть написанного.
Андрей, пока мы живем, всегда рядом
Дневник Андрея — не только мартиролог. Если относиться к Тарковскому как к пророку или учителю, можно часами выписывать его высказывания, замечания, рассуждения об искусстве. В дневнике только поройся, и найдешь кладезь цитат из философов и писателей России и Запада, мудрецов Востока, добросовестно записанных Андреем на многих страницах.
Но не нужно воспринимать Тарковского как раба всей этой мудрости, не нужно терять его драгоценное индивидуальное бытие. По счастью, в самом Андрее через край наблюдений, живых реакций. Дерево Тарковского никогда не будет сухим…
Вспоминаешь об Андрее, попадая в места, где он работал. В Москве, на Ордынке, был реставрационный центр, где он часто бывал у Савелия Ямщикова, консультанта фильма о Рублеве. Владимир и Суздаль — «Андрей Рублев», под Звенигородом — «Солярис». Под Таллином снимал многострадального «Сталкера», а там, посреди мелкого балтийского желтоводья, близко остров Готланд. В Риме Андрей жил одно время на пьяцца Навона.
Об Андрее часто думаешь и в ситуациях, связанных с его творчеством. Смотришь на портрет Ван Гога с отрезанным ухом — вспоминаешь Тарковского. Одно время он надеялся, что Кайдановского выпустят в Италию на съемки «Ностальгии», и фантазировал: если Горчакова будет играть Кайдановский, внешне похожий на Ван Гога (режиссер предполагал еще искусный грим), то на этом сходстве можно строить сцены с ним. Прикрывать повыше шею шарфом, будто скрывая отрезанное ухо…
Когда-то, после неудачи с «Антарктидой», М. И. Ромм добился, чтобы мы с Андреем получили право снимать дипломные работы на «Мосфильме». Он привел нас в кабинет тогдашнего директора «Мосфильма» В. Н. Сурина и представил молодых людей. Для 1960 года это было довольно демократично. Грузный, круглоголовый Сурин был сдержан, Ромм дипломатично красноречив и деловит.
Молодежи Сурин побаивался. Ее прибывало на студию все больше и больше, и какое-то чутье подсказывало ему, что от нового поколения жди неприятностей. Однако наступали новые времена. На подходе — очередной выпуск режиссерской мастерской Ромма, где учился сын Сурина Александр, сыновья известных писателей — Андрей Смирнов и Андрей Михалков-Кончаловский. И Сурин знал, что все они будут делать дипломы на «Мосфильме», да и наверняка после дипломов работать. Официальным и тусклым взглядом смотрел он на нас, думая о чем-то своем. На студии было уже тесновато. Энергично работали режиссеры — фронтовики: В. Ордынский, В. Басов, Д. Вятич-Бережных и многие другие. Добивались постановки кинематографисты, вернувшиеся из сталинских лагерей, — может быть, не из числа самых талантливых, но отсидевшие от звонка до звонка. Было от чего хмуриться. И приходилось только мечтать о своем увлечении — Сурин был страстным охотником. Тем не менее мы оказались на «Мосфильме», сняли там свои дипломы и были зачислены в штат студии.
Андрей прославил студию, сняв там свои шедевры. После «Иванова детства» Тарковский стал живой легендой «Мосфильма». Отныне в студийных коридорах, творческих буфетах, на просмотрах знакомые с почтением с ним здороваются, а незнакомые мечтают познакомиться. И никто не мог предположить, что через двадцать пять лет он будет уволен с прославленного «Мосфильма».
Вот приказ по Мосфильму № 416-Л (с пометой «Личное») от 18.10.85 г.: «1983 г. 05.28. — Тарковский А. А. уволен по ст. 33 п. 4 КЗОТ — за неявку на работу без уважительных причин с 28.05.1983 г.». Что скрывается за двумя датами? 4 марта 1982 г. Андрей уехал в Италию снимать «Ностальгию» с разрешения властей, но уже через год и два месяца на студии был заготовлен приказ о его увольнении. Приказ не подписан. Подготовлен, но не подписан. Видимо, решили подождать.