Не в счет
Шрифт:
— Нет.
— Правильный ответ, нам больше достанется.
— Алкоголички две…
— Евгения Константиновна, — я, соскакивая на пол, возражаю, как в лучших чувствах оскорбленная, и нос повыше задираю, — будет вам известно, я не алкоголик. Я будущий нарколог.
— Угу, — моя сестра соглашается ядовито. — Из тех, кто с пациентом по одну сторону баррикад и белочек.
— Исключительно для лучшего комплаенса, Женька!
Её имя выходит смехом.
И визгом, потому что подушкой по макушке мне прилетает без предупреждения и объявления войны. И пустой
К кровати.
На которой подушек много, и где-то между ними меня притопить пытаются. Или задушить одной из них.
Ещё защекотать, а потому спасаюсь я отчаянно.
— Енька, я сдаюсь!
— Там стилист приехал, а вы тут бухаете! Невесте как бы переживать положено, алкоголичка местная!
— О чём?
— О времени, Алинка!
— Его ещё много, — подушку, нацеленную мне в лицо, я отбираю с пыхтением, проклинаю мысленно Ивницкую, которая на помощь не спешит, как бутылку искать, так она первой была, а тут… — Ень, мы всё успеем. Клянусь!
— Мам!
— Мала-мала, куча мала!
Хохот и крики на нас обрушиваются неожиданно и враз. Наваливаются сверху два чудовища, которых Жека по непонятной мне причине упорно зовёт принцессами.
Ага, ужасов, если только.
— Юля! Аня!
— Ма-а-ам… — мартышки вопят хором.
Лезут обниматься и целоваться.
Тоже сражаться.
И стоящего в дверях Жеку я, подняв голову и чуть отползя в сторону, замечаю. Он, наблюдая за нами, снисходительно усмехается. Не торопится, сложив ручищи на широкой груди, спасать любимую жену, у которой левую ногу среди подушек и детей только и видно.
— Так, хорош, — о, жену Жека всё-таки спасает, вытаскивает за вытянутые к нему руки, помогая вертикальное положение принять и рубашку одёрнуть. — Маму я себе забираю.
— Ну, па-а-ап…
— Ты маму уже забирал переодеваться, — Юлька, старшая, губы дует обиженно.
А я выразительно выгибаю бровь.
Прохожусь взглядом по Еньке, которая почему-то в рубашке и брюках. А час назад она носилась по отелю в платье. Но комментарии, видя показанный мне за спиной кулак, я благоразумно оставляю при себе.
Получаю подарки чудовищ, из-за которых у себя в номере они и не усидели. И на все-все вопросы про торт, платье и длинную-длинную, вот такую, белую машину я отвечаю. Обещаю клятвенно, что первый и самый большой кусок торта будет точно им.
Точно-точно.
— И фигурку шоколадную нам? — Юля, упирая руки в боки, уточняет деловито.
Щурит глаза, как Енька.
Сходятся угольные ресницы, за которыми лукавые искры прячутся.
— Целых две фигурки, — глаза я округляю.
Делаю рывок к ней, чтоб защекотать. Довести до поросячьего визга, с которым по кровати старшее чудовище удрать от меня пытается, но «Аина», как весело кричит Анька, быстрее. И на появление Рады и щелчки фотоаппарата я уже внимания не обращаю. Не думаю, как мы будем выглядеть.
Даже хорошо, что пара снимков за сегодня получатся настоящими.
А
Пока Серж, отрекомендованный лучшим стилистом города, в гостиную не вплывает, и гору сундуков-чемоданов за ним следом не вносят. Когда же он является, то Енька собираться тоже уходит.
И только Жека тормозит.
Он утаскивает, ухватив за локоть, меня обратно в спальню, чтобы дверь прикрыть и, проведя рукой по ёжику ультракоротких волос, произнести:
— Алин, ты сегодня замуж как бы выходишь. Мы тебя выдаем… В общем, я чего сказать хотел… — Жека… смущается, невозможно и невероятно, но глаза он отводит и улыбка у него выходит смущенной. — Ты, если чего, говори сразу. Я за тебя голову хоть Гарину, хоть чёрту лысому оторву. И Адмирал, похоже, тоже. Мы тебя в обиду не дадим, вас всех. Короче, помни, что тебе есть кому звонить. Ладно?
— Ладно, — я выговариваю непослушными губами.
Не шевелюсь, когда, осторожно хлопнув по плечу, Жека выходит.
А я остаюсь в спальне одна, слышу потявкивание Арчи, голоса Сержа и Ивницкой, но не слушаю их. И не иду, пусть и пора делать из меня сказочную принцессу.
Идеальную невесту, как с обложки глянца.
Время тикает.
Но… я стою и, сжимая пояс пеньюара, отчаянно моргаю.
И не реву.
Пусть Жека и сказал то, что мне когда-то так отчаянно хотелось услышать.
Первый курс подошёл к концу незаметно.
Кажется, только вчера, плутая по коридорам и ища нужную дверь, мы ходили в деканат за студенческими и зачётками, а уже сегодня… ты свысока глядишь на первый курс и получаешь вторую печать в студик. И на второй курс, влепляя ещё один штамп, но уже в зачётку, тебя официально переводят.
И вот зачётку я разглядывала долго.
Верила и не верила, что летнюю сессию, получив своё счастье в виде четверки автоматом по латыни и проскочив биологию на тройке, я закрыла. И первую летнюю практику, толком не поняв, что это такое, мы пережили.
Написали все дневники, от которых к шестому курсу я стану долго и без повторов материться. Кто только придумал писать их исключительно от руки…
Но до этого ещё нам было жить.
А тогда август — целый месяц каникул и отдыха! — пронесся за один взмах ресниц, которыми я хлопнула в Аверинске между прополкой картошки, покраской забора с финтифлюшками и мытьем окон всего дома.
Из Энска в Аверинск, где был дом бабушки, мы переехали, когда мне было ещё четыре.
Бабушка тогда тяжело заболела.
Так, что жить одна больше не могла, но и перебираться к нам в Энск она отказалась наотрез, а потому, оставив квартиру и работу, переезжать пришлось маме. Нам, соответственно, тоже. Только я тот период запомнила плохо, а Енька…
Она до сих пор прячет глаза, если речь заходит о бабушке.
Та же умерла, когда я была в третьем классе, только вот возвращаться в Энск мама к тому времени передумала. Тут, в Аверинске, жизнь за пять лет как-то наладилась и устаканилась, чтобы снова срываться и начинать сначала.