Не в счет
Шрифт:
— Могу, умею, практикую! — я, меряя снисходительным взглядом, фыркнула пренебрежительно, открыла большую тайну. — Мы с Ивницкой пару модулей на биохимии так и сдавали. Никто не запалил.
— Тут другой институт, Алина! Я вам запрещаю, это безумие! Нереально столько запомнить за такое время.
— Кто тебе сказал?
— Там народу должно быть много, — Маруся, нашу намечавшуюся перепалку, перебила сосредоточенно. — Я Олю попрошу тебя встретить и проводить, наши не спалят. А в компьютерном классе не наш препод сидит, он никого
— Он не знает, а если Яковлев зайдет? Марусь, ты представляешь, какой скандал будет? Господи, о чём мы вообще говорим?!
— О сдаче теста, — я, отрываясь от чтения вопросов, вставила умно.
Рассеянно.
Времени с расчётом того, что на запоминание ста вопросов уходит минут двадцать-тридцать, было всё же не так и много. И слов новых, умных попадалось изрядно, напоминало, что зубодробительным лексиконом не медицина едина отличается.
— Ты не пойдешь его сдавать, это авантюра. Хорошим она не закончится. Ты не выучишь, тебя выгонят. А её тогда точно отчислят. Алина, ты вроде старше, умнее, ты должна понимать, чем это всё чревато!
— Гарин, твоя сестра тоже совершеннолетняя, — я вновь отрываясь и сбиваясь на Солоне с сисахфии, отбила не менее морозно-яростным голосом. — Она в праве решить сама.
— Савка, я согласна, чтоб Алина вместо меня пошла!
— Нет…
Наша первая ссора случилась именно тогда.
И безрассудной авантюристкой меня впервые назвали тогда же, бросили отрывисто металлическим голосом, что более ответственной и разумной до этого дня считали. Я же… чересчур самонадеянная, не думающая головой сама и толкающая на столь незаконные махинации ещё и его сестру.
Он ругался и злился.
Но за студенческим съездил и парик, зелёный, по пути купил. Не проронил ни слова, лишь поджимал неодобрительно и выразительно губы, пока до университета мы ехали, а я докрашивала глаза и зелёную прядь лепила.
— У меня всё получится, Гарин, — это, прежде чем закрыть дверь машины и уйти, я всё-таки не удержалась и сказала.
Заявила, наверное, в самом деле, самоуверенно.
Твердо.
Пусть внутри этой уверенности и твердости с каждой следующей секундой и становилось всё меньше. Зарождалось где-то на дне желудка такое знакомое и жгуче-ледяное волнение, от которого подгибались ноги и шумело в голове.
Билось тревожно сердце.
И правота Гарина про безумство, незаконность и авантюрность враз осозналась. Она зашептала одуматься и развернуться, вернуться к нему и даже извиниться, признать, что я погорячилась и ошиблась.
Липовую справку от врача сделать будет проще.
Или слёзно упросить и осенью, если разрешат, пересдать.
Головой, толкая тяжёлую дверь, я тряхнула решительно, вытряхнула крамольные мысли. Я махнула привычно студиком, на который дремавший охранник, как и ожидалось, даже не взглянул.
Никто никогда их не разглядывал и не читал.
Поймала в просторном холле меня за руку Оля. Она подхватила
А дальше…
…к Гарину, ощущая звон в абсолютно пустой вскруженной голове и легкость, я спустилась через час. Наверное, в его жизни эти шестьдесят минут были одними из самых долгих и нервных, в моей же они пролетели незаметно и секундно.
Как всегда.
— Ну что? — он, не усидев в машине, ждал меня около крыльца.
Глядел хмуро.
Пока, перескакивая через ступеньки нескончаемой лестницы и почти взлетая, я к нему сбегала. Я оставила, соблюдая приличия и помня про образ, между нами две последние ступени.
И нервировать его, медля с ответом, было жестоко, но…
— Савка, я умираю, хочу есть! Хочу мяса, хачапури и грузинского вина, — я, склоняя голову и подражая голосу Маруси, объявила беспечно, повисла, не выдерживая, у него на шеи. — Поехали в ресторан, а?
— Али… — моё имя, заземляя и кладя руки на талию, Гарин оборвал сам, покосился на проходящих мимо студентов. — Ты сдала?
— Девяносто три балла, — победную улыбку я всё-таки не удержала, как и визг, когда от лестницы меня оторвали и закружили.
Называли — между злыми жалящими поцелуями и в машине — чокнутой, просто сумасшедшей и невозможной авантюристкой.
И наказание обещали.
Вот только смотрел, как и мечталось, Гарин на меня восхищенно, верил и не верил, что я смогла, у меня получилось.
А ещё… это именно в тот день, сжимая и путая между пальцами мои волосы и разрывая жадный поцелуй, он повторил почти с досадой.
Пробормотал хрипло:
— Дай мне силы, Всевышний, я влюбился в чокнутую авантюристку…
Тогда, плавя касаниями, он не ждал ответа. Он не требовал, загоняя в угол, моих признаний в любви. Он просто сказал сам, произнес свои сумасшедшие слова как само собой разумеющееся, и это, пожалуй, пугало больше всего.
Мне говорить было нечего.
Я не знала, так и не разобралась, что чувствую к нему. Я… люблю? Влюбилась? Или же мне просто… нравилось?
Нравилось с ним спать, трогать и чувствовать его руки, тяжесть тела. Нравилось не одиночество, которое после новостей Еньки ощущалось так остро и болезненно, с Савой же… были ужины, вечера и выходные на двоих. Мне нравилось, что о Измайлове, смотря в тёмно-серые глаза, забывалось и не думалось.
Не ныло каменной болью сердце.
Почти.
Только в ставшие редкими встречи сердце, сбиваясь с ритма и проваливаясь вниз, всё одно предавало. Оно доказывало раз за разом, что Глеба я не забыла, не исчезла глупая влюбленность и привязанность.
А значит, любить Гарина я не могла.
Нельзя ведь быть влюбленной сразу в двух.
Я так думала.
Я крутила в голове эту назойливую и жалящую мысль, когда к воображаемой стенке расстрелов меня приперли, загнали в колючий угол и ответ про чувства всё же потребовали.