Не верь глазам своим
Шрифт:
«Гипноз, – сообразил он. – Вот что это такое было! Просто массовый гипноз. Этот проходимец всех нас загипнотизировал… и себя за компанию…»
Да, но где гарантия, что все это не повторится?
«Пусть только попробует! – с отвагой подумал Перстков, оттолкнувшись плечом от коттеджа. – Еще раз получит!..»
Опасения его оказались напрасны. Хотя Николай и ссылался неоднократно в стихах на нечеловеческую мощь своих предков («Мой прадед ветряки ворочал,
Из-за штакетника послышались голоса – и воинственность Персткова мгновенно испарилась.
– Куда он делся? – рычал издали Григорий. – Ива… Перспектива… Башку сверну!..
Федор неразборчиво отвечал ему дребезжащим тенорком.
– Ох и дурак ты, Федька! – гневно гудел Чуский, надо полагать, целиком принявший теперь сторону Сидорова. – Ох дура-ак!.. Ты кого оправдываешь? Это ж все равно, что картину изрезать!..
Николай неосторожно выглянул из-за домика и Григорий, вмиг оказался у штакетника, явно намереваясь перемахнуть ограду и заняться Перстковым вплотную.
Спасение явилось неожиданно в лице двух верхоконных милиционеров, осадивших золотисто-рыжих своих дончаков перед самым мольбертом.
– Что у вас тут происходит?
– Пока ничего… – нехотя отозвался Чуский.
– А кто Перстков?
Николай навострил уши.
– Да есть тут один… – Григорий с видимым сожалением смотрел на домик, за которым прятался поэт, и легонько пошатывал одной рукой штакетник, словно примеривался выломить из него хорошую, увесистую рейку.
– Супруга его в опорный пункт прибегала, на пристань, – пояснил сержант. – Слушайте, ребята, а она как… нормальная?
– С придурью, – хмуро сказал Григорий. – Что он – что она.
– Понятно… – Сержант засмеялся. – Турбаза, говорит, заколдована!..
Второй милиционер присматривался к Федору.
– А что это у вас вроде синяк?
– Да на мольберт наткнулся… – ни на кого не глядя, расстроенно отвечал Федор. Он собирая свои причиндалы. Даже издали было заметно, как у него дрожат руки.
Судя по диалогу, до пристани Федор «не достал». Видимо, пораженная зона включала только турбазу и окрестности.
– С колдовством вроде разобрались, –
Нет, к черту эту турбазу, к черту оставшуюся неделю… Вот только Вера с пристани вернется – и срочно сматывать удочки!
Кстати, об удочке… Он ее бросил на мостках.
«Надо забрать, – спохватился Перстков. – А то штакетник до воды не достает, проходи кто угодно по берегу да бери…»
И Николай торопливо зашагал по тропинке к пруду, вновь и вновь упиваясь сознанием того, что все в порядке, что мир – прежний, что книга стихов «Другорядь» обязательно будет издана, что жена у него – никакая не лиловая, хотя на это-то как раз наплевать, потому что полюбил он ее не за цвет лица – Вера была дочерью крупного местного писателя… что сам он пусть не красавец, но вполне приличный человек, что береза…
Николай остановился. Ствол березы был слегка розоват. Опять?! Огляделся опасливо. Нет-нет, вокруг был его мир – мир Николая Персткова: синие домики, за ними – еще домики, за домиками – штакетник… А ствол березы – белый и только белый! Лебяжий! Николай всмотрелся. На стволе по-прежнему лежал тонкий розоватый оттенок.
Перстков перевел взгляд на суставчатое удилище, брошенное поперек мостков. Оно было очень похоже на змеиный позвоночник.
– Чертовщина… – пробормотал поэт, отступая.
Последствия гипноза? Только этого ему еще не хватало!
Николай повернулся и побежал к своему коттеджу. Дом глазел на него всеми сучками и дырками от сучков.
«Да это зараза какая-то! – в панике подумал Николай. – Так раньше не было!..»
Мир Федора не исчез! Он прятался в привычном, выглядывал из листвы, подстерегал на каждом шагу. Он гнездился теперь в самом Персткове.
Григорий Чуский поджидал поэта на крыльце с недобрыми намерениями, но, увидев его, растерялся и отступил, потому что в глазах Персткова был ужас.
Тяжело дыша, Николай остановился перед зеркалом.
Из зеркала на него глянуло нечто смешное и страшноватое. Он увидел торчащий кадык, словно у него в горле полкирпича углом застряло, растянутый в бессмысленной злобной гримаске тонкогубый рот, близко посаженные напряженные глаза. Он увидел лицо человека, способного ради благополучия своего – ударить, убить, растоптать…
Будь ты проклят, Федор Сидоров!
1983