Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»
Шрифт:
— Если хотите исповедоваться, то лучше пойти в редакцию. Я без диктофона.
Он расхохотался.
— Молодой человек, в том смысле, который вы вкладываете, я если и исповедуюсь когда-нибудь, так только перед смертью. Но поскольку это событие мною на ближайшее время не планируется...
— Тогда о чем речь? — прервал я его. — Хотите дать эксклюзивное интервью? Давайте, у меня много вопросов.
— Не сомневаюсь, — снова усмехнулся он. — Кое на какие даже готов ответить.
— Вопрос первый. Как вы вообще оказались в этой истории? Деньги? Или власть? Я имею в виду, власть над чужой жизнью?
— Я
— Вы же хотели обойтись без морали, — заметил я не без иронии.
— Это для вас мораль, а для меня была — жизнь. Если птенец выпал из гнезда, то кто его подберет, тот ему и мать. А иначе подыхай с голоду.
— И кто же вас... подобрал?
— Подобрали, — тяжко вздохнул он. — Но пока давайте без фамилий.
— Почему же? — удивился я. — Фамилия Барина, например, завтра во всех газетах будет.
Он кивнул:
— Левушку жалко. Если б не Барин, я бы там не выжил. Мне невиданно повезло, что мы с ним оказались в одном бараке, и он очень много для меня сделал...
Я не мог скрыть удивления: представить породистого Барина в тюремной робе было еще труднее, чем Аркатова.
— Гибель Левы — это тоже одна из причин, почему я с вами разговариваю, — глухо произнес он.
— Что, организация дала сильную течь? — поинтересовался я.
Аркатов снова ухмыльнулся, на этот раз как-то криво, и произнес с необычайной убежденностью:
— Эта организация непотопляема. Вы и представить не можете... — он сам себя оборвал и махнул рукой. — Дело не в организации. Дело во мне. Верьте, не верьте, как хотите, но мне это все уже давно хуже кости в горле. Бывает, просыпаюсь среди ночи и не могу вздохнуть, как будто душит кто-то...
Он замолчал. Потом продолжил:
— Я не институтка, знаете ли, всегда догадывался, что когда-нибудь это кончится. Не знал только, что все будет вот так, разом: и Барин, и вы. Но я готовился, я очень хорошо к сегодняшнему дню готовился.
Аркатов щелкнул замочками, распахнул «дипломат» и извлек оттуда пухлую папку.
— Когда я вас увидел сегодня там, в сквере, то сразу понял, что все, финита. Тут правила простые: падающего толкни. Тот, кто засветился, обязан умереть, на нем ниточка должна оборваться, чтобы не потянуть за собой остальных. Знаете, как ящерица отбрасывает хвост... Не прими я мер — жить мне осталось бы до вечера. А так... Безвыходное положение, знаете ли, бывает только в гробу. Сегодня меня здесь уже не будет, пусть ищут, коли охота. Но они искать не станут. Не должны. Потому что я принял меры. — При этих словах он костяшкой указательного пальца постучал по папке и добавил: — Давным-давно принял.
— Нельзя ли поподробней, — попросил я.
Он взглянул исподлобья и
— Не торопите события, юноша. Во-первых, я должен повиниться. Тогда... в первый раз, я недооценил вас. А вы оказались ловким молодым человеком. И вот поэтому я и пришел к вам... с этим.
Аркатов легким движением пальцев подвинул ко мне папку.
— Здесь распечатка записей всех разговоров, которые вели со мной... скажем так, клиенты. Те, что выходили непосредственно на меня. А на меня выходили, так сказать, отборные. Сливки общества! — хохотнул он и продолжал: — Впрочем, и на остальных кое-что есть. Краткие сведения о причинах, суммы. Да, из вторых рук, однако, тоже весьма убедительно. Когда вы просмотрите бумаги, то поймете. Там встречаются такие имена...
Он еще ближе подтолкнул ко мне папочку, но я так пока и не притронулся к ней руками. Вместо этого спросил:
— А где пленки?
— Хороший вопрос, — кивнул он. — Сразу видно профессионала. Пленки, разумеется, у меня. Между прочим, не только аудио, но и видео. Пленки, юноша, это мой страховой полис, моя гарантия. Не чего-нибудь там гарантия — жизни.
— Без пленок ваши бумажки ничего не стоят, — заметил я, пытаясь скрыть разочарование.
— Конечно, — с готовностью подтвердил Аркатов. — Но всему свое время. Я помещу эти пленки в надежное место, и они могут попасть к вам в двух случаях. Первый — если кое-кто решит, что моя жизнь, вернее, моя смерть им дороже, чем содержимое пленок. А второй — если я когда-нибудь решу, что кто-то ценит свою жизнь или хотя бы свободу дешевле, чем это же содержимое...
— Большой вы подлец, Иван Федорович, — не удержался я.
Мне хотелось его задеть, разозлить, разговорить побольше. Но цели я не достиг. Никак с виду не обидевшись, Аркатов пробормотал:
— Не больше многих. И уж во всяком случае поменьше, чем любой из этих...
Он небрежно повел рукой в сторону папки.
Мы оба замолкли на время, каждый думая о своем, после чего я первым нарушил молчание, поинтересовался недоверчиво:
— А зачем отдаете распечатку вперед? Почему не просто, когда понадобится, прислать мне пленки?
Он кивнул понимающе.
— Я кому надо черкнул несколько строк. Их передадут по назначению завтра утром. Как говорится, волнуйтесь — подробности письмом. Пока они будут только знать, что материалы есть и они у меня, остальные условия я сообщу им позже. Тогда же сообщу и про вас. То, что бумаги в редакции, будет держать их... в тонусе. Дороже ценить станут. Да и вы, насколько я вас теперь знаю, спать им не дадите. Так берете папку или нет?
— Беру, — пожал я плечами. — Как говорит один мой знакомый, лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
— Ну вот и отлично, — Аркатов поднялся во весь свой немаленький рост, защелкнул кейс. — Прощайте. Руки вам подавать не стану, а то еще откажетесь...
Сквозь стеклянную стену кафе я наблюдал, как он выходит на улицу, открывает дверцу своего помидорного «опеля», вальяжно трогается от тротуара, а внутри у меня все тряслось и дрожало. Как это он сказал: «Пленки, разумеется, у меня...» И потом: «Я помещу эти пленки в надежное место...» Означает ли это, что пленки сейчас действительно у него? У него — то бишь с ним?!