Не верь, не бойся, не проси
Шрифт:
– Во, блин, самую крутую медаль, "За отвагу", сорвали. Хрен теперь восстановят!
– Орден-то цел?
– озаботился Новокрещенов.
– Ты его, Ванька, особо береги. Нынче орденоносцам амнистия полагается. При твоем образе жизни награда такая очень даже сгодится.
– Так это если миллиард долларов у народа хапнуть, - возразил, постанывая, Жмыхов.
– А если б у наших граждан пучок лука или редиски стырить - они на месте преступления порвут, без суда и следствия. И ам-нистировать нечего было бы...
Глава 7
Рано утром, когда Самохин, не оклемавшийся толком от ночного беспокойного
Глянул было в глазок, но без очков ничего не разглядел, открыл, торопясь, и застыл обескураженно, увидев у порога своей квартиры соседку с верхнего этажа Ирину Сергеевну. Представил мгновенно, как выглядит со стороны - старый, грузный, всклокоченный, поймал себя на том, что улыбается глуповато, и, стянув губы в трубочку, нахмурился, буркнув совсем уж неприветливо:
– Здрась-сте...
– Извините, Владимир... э-э... Андреевич, за вторжение, - жалко втянув голову в плечи, произнесла Ирина Сергеевна.
– Не представляю, к кому еще могу обратиться... Всю ночь не спала... вы ведь военным были?
– Ну-у... вроде того, - протянул Самохин, еще больше смущаясь за свою грубоватость и за то, что "военным" не был, а как объяснить коротко суть прошлой службы, не знал. Спохватившись, отступил в сторону, пропуская соседку.
– Входите.
Он провел Ирину Сергеевну в тесный, заставленный книжными стеллажами зальчик, стараясь выглядеть приветливым, указал на диван, застеленный пестрой накидкой.
– Присаживайтесь.
Сам устроился за столом поодаль, потянулся к пепельнице и пачке "Примы" и вдруг понял с ужасом, что примерно так он, старший опер, располагался, когда вызывал в свой кабинет заключенного. Осталось только закурить, пыхнуть в сторону клубом дыма и сказать многозначительно что-нибудь вроде: "Ну-с, гражданин осужденный, будем в молчанку играть или все-таки расколемся по-хорошему?.."
Ирина Сергеевна опустилась на диван, старательно натянула юбку на округлые колени, уложила сверху руки - чинно, ладонями вниз, как сидят в детском саду послушные, хорошо воспитанные дети.
– Вы уж извините, что я к вам вот так... ворвалась, - начала она, разглаживая тонкими пальцами ей одну видимую складку на светлой, в синий горошек, юбке.
– Третий день бегаю туда-сюда, а все без толку. Сын у меня в армии пропал. В Чечне. Там бой был, товарищи его погибли, а он... Ни живой, ни мертвый не найден.
Самохин слушал сосредоточенно, не выдержав-таки, вытряхнул из початой пачки сигарету, закурил, напряженно пуская дым в сторону окна.
– Вот...
– соседка смахнула неприметную слезинку.
– И мне кажется... Вы понимаете... Я уверена почти... Он жив! А они, - она мотнула головой, указав куда-то вверх, - военные то есть, ну ничего... ну ни капельки не предпринимают. И мне не говорят. Ой, извините, я, наверное, непонятно рассказываю...
Самохин опять кивнул, попытался улыбнуться, и на этот
– Вы, Владимир Андреевич, в армии-то служили, знаете, как у них все... устроено. Кто тут, в области, главный над ними начальник? Мне бы к нему обратиться. А то куда ни приду - никто ничего не знает. Есть ведь люди какие-то, кто пленных солдат разыскивает! Я видела, по телевизору показывали, где-то в Москве... организация, что ли? Адрес не сказали.
Самохин кашлянул в кулак, раздавил окурок в пепельнице, помахал рукой, разгоняя слоистый дым над столом, сказал задумчиво:
– Вы, Ирина Сергеевна, не отчаивайтесь. Разберемся. Я в армии, к сожалению, не служил, вернее, служил когда-то срочную, но теперь-то там все по-другому. Я в органах работал. Там система иная, но все равно... разберемся! Давайте-ка по порядку. Когда сын ваш в армию ушел, когда пропал, кто вам сообщил об этом?
Выслушав не слишком складный рассказ Ирины Сергеевны, Самохин мгновенно составил что-то вроде схемы операции и предложил несколько вариантов действия:
– Во-первых, надо в областной военкомат обратиться. Армия и раньше отличалась нестыковками, бардаком в канцелярских делах, а теперь тем более. Вполне вероятно, что какие-то сведения о вашем сыне у них имеются, но в районный военкомат их передать забыли. Подшили в папку и успокоились. Во-вторых, в комитет солдатских матерей сходить. Там, ка-жется, этой проблемой тоже занимаются. В-третьих, депутаты - есть тут одна... шустренькая, в Государственной Думе заседает, все против войны в Чечне выступала. Вот пусть и окажет практическую помощь избирательнице. И еще администрация областная, потом этот, как его... совет ветеранов... Да, еще РУБОП - региональное управление по борьбе с организованной преступностью. Окружной федеральный инспектор... Кабинетов много, надо во все стучаться.
Самохин говорил и сам себе верил, и соседка, заразившись его уверенностью, смотрела завороженно пронзительно-синими, иконными прямо-таки глазами, кивала, а отставной майор, развивая перед ней план предстоящих действий, не упоминал намеренно лишь об одном. О том, что все меры розыска, все инстанции, двери кабинетов, в которые они будут стучаться, могут привести к успеху при единственном условии: если Славик еще жив...
– Ой, спасибо, не знаю даже, как вас благодарить...
– смущенно лепетала Ирина Сергеевна, а Самохин, увлекшись, поднялся со стула и, не думая больше о том, как выглядит в мятых, соскальзывающих с безнадежно выпирающего живота пижамных штанах, полосатых, каких и не выпускают теперь, принялся прохаживаться по комнатке, говоря веско:
– Я вам, Ирина Сергеевна, вот что скажу. Люди мы с вами не чужие друг другу, соседи, в одном подъезде живем. Я Славика вашего еще вот с таких лет помню. А потому помогать друг другу должны. Я человек свободный, на пенсии. Возьму на себя областной военкомат, РУБОП. А вы в комитет солдатских матерей наведайтесь. Там депутатша эта госдумовская... как ее... Серебрийская, вспомнил, заправляет. У вас разговор с бабьем... из-вините, с женщинами, я хотел сказать, лучше получится.
– Да что вам беспокоиться-то...
– не слишком настойчиво запротестовала Ирина Сергеевна, но Самохин присек возражения: