Не вернуться никогда
Шрифт:
— Марш! Вайу и сталь!
Люди подхватили его клич. Анласские кони галопом выносили своих всадников на отлогий речной берег. Хангарские мальчишки, удившие рыбу на противоположном берегу, с воплями рванулись прочь, к дымящим очагам, словно войлочные стены родных домов могли от чего-то ещё спасти…
— Уйаны, уйаны! — слышались их пронзительные, испуганные голоса. А кони уже неслись через мелководье, и в брызгах, встававших выше голов всадников, играли радуги…
На
Один из ратэстов, нагнав бегущего малчьишку-рыбака, отставшего от прочих, наклонился с седла, выбросил вперёд пику. Наконечник вошёл между лопаток с хрустом, кричащее тело отбросило в сторону, подкинув вверх. Вадим ещё полгода назад пожалел бы убитого… но не сейчас. Потому что летом родичи вот этих самых существ тоже на речном берегу убивали маленьких детей, стариков и старух. Именно их, потому что даже на женщину или подростка-анласа не осмеливались напасть. А потом рылись в барахле, отбитом их хозяевами-данвэ.
Вадим не мог приказать себе не ненавидеть их…
…Кони сшибали войлочные жилища. Всадник подлетал к выходу, наклонялся и бил длинной пикой на малейший звук, на любое движение. Стаптывали собак и ползающих в пыли детишек. Подобное нападение на анласский вард, даже если бы не было отбито, обошлось бы нападавшим недёшево. И уж во всяком случае мужчины не позволили бы себе бежать, пока не спасутся в лес или за реку женщины и маленькие дети, старые родители и беспомощные… Странно. По закону природы выживает тот биологический вид, который беспощадно отторгает слабейших и хранит сильных. Но многие людские народы пошли как будто наперекор установкам "естества", установили свой закон — спасать лабых и беззащитных. И, вопреки логике, там, где соблюдается этот закон, мужчин могучи, отважны и благородны, красивые женщины рожают крепких, здоровых детей, старость окружена почётом и уважением…
…Хангары были не из таких. Они метались, словно обезглавленные куры, даже не вырываясь из кольца, хотя оно было редким и можно было попробовать уйти. И умирали под свирепыми ударами пик и топоров — позорить мечи кровью жалкого народца никто не желал.
Подскакавший Ротбирт протянул Вадиму пику — ловки движением остановив остриё из неведомого металла данвэ на расстоянии пальца от груди друга.
— Посмотри, что я нашёл! Клянусь рукой Дьяуса — это наше…
На пике висела грязная ало-чёрная женская головная повязка — сквозь грязь были отчётливо видны стилизованные турьи головы, знаки зинда Йохаллы… Вадиму почудилось, что он держит в руке кусок раскалённого металла. Эту вещь сняли с убитой женщины… анласской женщины…
— Вот ещё, — Ротбирт, напряжённо улыбаясь, уже из рук в руки передал деревянную коробочку на ремённой петле. Потёртую, украшенную вырезанными священными знаками. Знаками на детское счастье, здоровье, веселье — Вадим не знал их точно, но знал, как именно они выглядят.
Детская погремушка. Вырезанная кем-то с
Вадим бросился бы на меч, честное слово. Он согласился бы на самую позорную смерть, больше того — на рабство, верни это жизнь хотя бы одному ребёнку, хотя бы тому, которому принадлежала погремушка.
Но он мог только одно — мстить.
— Тех пропустите, — он повелительно махнул рукой, и ратэсты, заворчав, пропустили нескольких хангаров. Те побежали, не оглядываясь, к лесу.
Ротбирт понял друга — соскочил наземь, почти тем же движением натягивая свой лук. Взял из тула стрелу.
— Плохая жертва — трусы, — сказал он. — Но пока мы не можем дать Вайу ничего иного. Кто хочет — пусть стреляет со мной.
Первая пущенная стрела ударила в спину одного из бегущих — со ста шагов она прошла навылет и вонзилась в шею бежавшему впереди мальчишке. Тот упал на мгновение позже пронзённого мужчины.
— Подожгите всё, что может гореть, — бросил Вадим, глядя, как Ротбирт достаёт вторую стрелу. Ещё несколько ратэстов встали рядом с ним, натягивая луки. — Побольше дыма. Пусть все видят, что мы вернулись!
— Пусть видит эта сука Юргул! — со страшным смехом кто-то из ратэстов погнал коня к ближайшему костру, выхватил головню из пламени и швырнул на крышу ближайшего полузаваленного жилища.
Никто из беглецов не смог пересечь рубежа в две сотни шагов. Они лежали вразброс — и оперения стрел яркими разноцветными бутонами раскрывшихся цветов качались в воздухе.
Ротбирт снял тетиву с лука. На мальчишек несло отвратительной вонью палёной шерсти, горелого войлока, сладким запахом жарящегося мяса.
— Есть вещи поважнее, чем мир, — сказал Ротбирт.
— Дальше! — Вадим поднял зажурчавшую металлом руку. Стальная змейка отряда, послушно вытягиваясь, поползла следом. День давно перевалил за половину — а впереди было ещё много несожжённых айалов.
* * *
Дымы тянулись по горизонту. Они обозначали путь отряда Вадима — там всё ещё чадило, хотя сам Вадим давно присоединился к своим, а отряды хангарских латников, должно быть, уже мчались на дымы, чтобы остановить вторжение.
Этим утром кэйвинг Синкэ сын Рады, анлас из анла-тэзар двинул через переправу, бродами, дружину и ополчение с частью повозок. Зинд остался в лесной чаще почти без охраны. На Земле сказали бы, что мальчишка-кэйвинг поставил на карту всё. Но тут говорили: "Кто бездействует — того нет." И Синкэ верил в свой меч, своих людей и своих богов, которые помогают тем, кто не знает страха. Он ставил на это.