(Не) верный муж
Шрифт:
— Ты его не потеряешь! — обещаю ей. — У тебя будет лучший уход, лекарства, витамины, еда и покой…
Как только я произношу последнее слово, губы Марии кривятся.
— Какой покой? — вдруг вскрикивает она. — Нет его давно!
Черт возьми, она права. С самого дня рождения Лианы никакого покоя в нашей семье нет и в помине. Безумие наросло как снежный ком, накрыло лавиной нашу семью, переломало все то хорошее, что у нас было.
А Марии нужен покой — это первое, что необходимо беременной женщине, чтобы выносить ребенка, дать новую жизнь.
Тут
Как бы ей так получше сказать, что я передумал разводиться?
Я хотел подождать с откровенным разговором, пока она оправится, но оправляться ей будет всяко легче, зная, что у нее есть надежная опора, поддержка в моем лице.
Набираю в грудь побольше воздуха, чтобы признаться, что готов принять ее с ребенком. Однако сказать ничего так и не успеваю.
Мария отводит взгляд, снова стонет:
— Это же маленький Давид или маленькая Лиана. Наше с тобой продолжение…
Мои брови взлетают.
Это шутка такая, что ли?
А Мария вдруг поворачивается ко мне и продолжает, ничуть не стесняясь:
— Катя говорит, что я ксерокс. Это правда так, дети копия ты, как под копирку. И этот будет такой же, вот увидишь. Когда он родится, ты поймешь, что он твой, сразу…
Я практически не дышу, впитываю сказанные ею слова. Они звучат искренне.
А ведь и правда, даже без ДНК-теста я бы сразу понял — мой или не мой, как только взял бы на руки. Что с Давидом так было, что с Лианой, черты Амарян прослеживались на раз. Разрез глаз, форма бровей, губ…
— Знаешь, почему я уверена, что ребенок твой? — выдает Мария. — Потому что в моей жизни был только один мужчина. Ты!
Как она это говорит: смотрит прямо в глаза, причем уверенно. Так, будто ее не в чем упрекнуть и не может быть в ее словах никаких сомнений.
И почему-то в этот момент у меня их нет. Сомнений этих. Должны быть, но нет, и все тут. Потому что подобное не сыграешь, даже великая актриса не справилась бы, а Мария и вовсе врать не слишком умеет, за годы брака я в этом не раз убеждался. Даже если хочет слукавить, не может. Вот и сейчас не врет, от сердца говорит, чувствую.
У меня в груди немеет, потом резко хорошеет, а затем просыпается… Гнев!
— Скажи мне, Мария. — В этот момент я очень стараюсь сдержаться. — Тогда какого черта ты мне вчера выдала про то, что я должен прочувствовать, каково оно, когда изменяет любимый человек? Какого ляда ты бросила мне это в лицо? Ты хоть примерно представляешь, что я почувствовал, когда ты мне это сказала? Зачем ты это сделала?
— Я злилась очень, — говорит она с новым всхлипом. — Злилась за то, что ты поверил каким-то бумажкам, а не мне. А еще мне было просто невероятно обидно от твоих слов. Мол, если я забеременела от другого, то это непростительно, хоть годами на коленях валяйся. А если у тебя ребенок на стороне, то я должна это принять… Вот и сказала так.
Смотрю на нее не мигая, перевариваю услышанное.
Злилась она, видите ли.
Я на тебя так злюсь, дорогой, что разрежу тебе грудь ножом, истекай кровью! Вот
Но, как ни странно, ее резоны мне очень понятны, даже близки. Я и сам последние сутки только и делал, что злился, и до этого тоже. Сколько же разного можно натворить в гневе.
— Я потом пожалела, Айк! — продолжает Мария. — А когда ты повез Веру в отель, думала, умру…
Столько в ее словах эмоций, чувств. Меня в очередной раз за последние минуты пробирает.
— Прости меня за это, пожалуйста, — прошу ее. — За злые слова прости, за глупые ревнивые выходки, за то, что вообще повел тебя на тот тест. Чувствовал, что не надо было…
— Убедись, Айк, — вдруг говорит Мария, выставляя вперед правую руку. — Возьми кровь, сделай еще один анализ. Прошу!
Смотрю на нее, и от одного ее вида меня изнутри пробирает судорогой.
Мария лежит с катетером в левой руке, одета в белую ночную рубашку, накрыта до груди одеялом. Сама бледная, почти белая, прямо под цвет покрывала и ночной рубашки, даже губы почти бесцветные, а под глазами синяки. Она выглядит слабой, болезненной, но это не мешает ей выставлять вперед руку. Давай, Айк, зови медсестру, пусть тычет в меня иголками, берет кровь…
Как будто я позволю этому случиться.
Мне жалко ее до боли. После всего, что с ней случилось, причем по моей вине, единственное, чего она достойна, — это самого бережного в мире отношения. Его-то она и получит.
Не нужны мне от нее больше никакие доказательства. Я все, что хотел услышать, услышал.
Опускаю ее руку на кровать, обещаю:
— Я проверю результаты, Машенька, обязательно. Но не твои. Твоих мне не надо, достаточно тех слов, что ты сейчас сказала. Я Верины результаты перепроверю. Ведь если у тебя ошибочный тест, у Веры ведь тоже может быть, так?
Последние слова я говорю с нажимом.
Неожиданно замечаю, как в глазах Марии появляется надежда.
— Я к тебе за этим и приходила утром, Айк. Очень сомневаюсь, что у нее твой ребенок!
Беру ее за руку и говорю:
— Машенька, ты отдыхай, поправляйся, набирайся сил. А я все сделаю как надо, верь мне. Потом тебе расскажу. И за мои сомнения в тебе прости, их больше нет.
Мария кивает, будто бы с облегчением выдыхает.
Целую ее холодные пальцы, встаю и выхожу из палаты.
А все-таки как хорошо, что я не успел выдать Марии свой гениальный план про принятие ее с чужим ребенком и рождение четвертого. Чую, тогда вместо откровенного разговора она зашвырнула бы в меня капельницей.
Глава 40. Как по нотам
Айк
Я выхожу из палаты Марии, направляюсь к лифту. Но не успеваю войти, как из кабины показывается ведьма без метлы, точнее моя свояченица Катерина.
— Это все ты виноват! — шипит она и тычет в меня пальцем, как только выходит из лифта. — Из-за тебя Машка тут!