Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Хозяйка всплеснула руками:
– Ай, яй-яй! Что же Вы ушли без полотенца? Брюки намочили… Кушать-то, небось, ой, как хочется!
– Да не откажусь! – Кирилл пододвинул к столу табурет и сел, оглядываясь. – С чего бы начать?
– Можно я вам настоечку предложу? – нерешительно спросила хозяйка.
– Предложите-предложите! – Гость в ожидании сложил руки на животе.
Женщина достала из холодильника невесть как сохранившийся пузатенький старомодный графинчик с высокой притёртой стеклянной пробкой и поставила перед Кириллом.
В графинчике на дне перекатывались
Гость удовлетворительно хмыкнул и посмотрел на хозяйку:
– В одиночку как-то не с руки, привычки нет, может, и вы со мной?
Пожилая женщина улыбнулась и поставила перед Кириллом две крохотные рюмочки на тонких ножках:
– Ну, только с извинительной целью, чтобы вам не было неловко. А, как вас зовут, молодой человек? Ведь мы с вами, к моему стыду, так и не познакомились…
Смущённый Назаров назвал своё имя и вопросительно посмотрел на женщину.
– Павлиной Сергеевной, когда-то звали меня ученики… А Вы можете называть тётей Полей. Какая я теперь Павлина? Курица старая! – женщина потихоньку, в кулак, засмеялась.
– Ну, тогда за знакомство! – Кирилл налил рюмку и протянул женщине, потом налил себе.
Можжевеловая водка была хороша! Холодна, как родниковая вода, и крепка, как утренний морозец.
Кирилл, проголодавшись на вольном воздухе, с большим удовольствием стал есть, похрустывая огурчиками, втирая в соль белые продолговатые завязи луковиц с зелёными косицами, замахивая в рот душистые веточки укропа.
Павлина Сергеевна улыбчиво, по-свойски поглядывала на случайного гостя, крепкого мужика, ещё не утратившего ребячьей свежести и лёгкого озорства. Было видно, что человек он порядочный, обиды никакой не сделает, и старая женщина, успокоенная и радостная неожиданным общением, только вытирала платочком кончики губ, вспоминая что-то своё, далёкое…
Гостю тоже, видать, было хорошо и уютно на этой чистенькой веранде, за этим столом с деревенским ужином. И он, тоже успокоенный, вспоминал своё, тоже далёкое – канувшего в неизвестность отца, которого он смутно, но помнил, мать, бабушку в белом платочке в горошек, молодую картошку с зелёным луком и огурчиками на такой же веранде, но в другом месте и в другом времени.
Вечером, они с Павлиной Сергеевной, теперь уже тётей Полей, сидели на лавочке перед домом, и Кирилл Семёнович Назаров, глядя на затухающее позднее небо, рассказывал о себе; весёлые и горькие случаи жизни, и старая умная женщина поддакивала ему, доверительно улыбалась и покачивала седенькой головой.
Назаров не стал стеснять свою хозяйку и согласился спать во дворе, в маленьком сарайчике, где для него Павлина Сергеевна разложила низкую раскладушку и застелила её чистой простынёй поверх ватного, стёганого одеяла.
Постель была готова, и теперь они с тётей Полей сидели, любуясь угасающим днём, и мирно беседовали, как близкие родственники.
– Тётя Поля, а почему вы одна живёте? – предварительно извинившись за своё любопытство, спросил Кирилл.
– Как одна? Вон – целое село со мною рядом! Да и ты вот сидишь здесь, – незаметно перешла на «ты»
– Да я не в этом смысле. Родственники где? Дети?
– Детей у меня много было. За полвека работы в школе для меня всё село – дети!
– Ну, а сын, или дочь?.. Ваши дети, Павлина Сергеевна? – назвал он её теперь снова почему-то по имени-отчеству.
– Мои дети, они вот где! – Павлина Сергеевна приложила две сухонькие ладошки к сердцу, – они все там остались. Как война началась, с войной всё и кончилось. Ты ведь вот тоже один. Любовь, как река, в неё два раза не войдёшь. А родственники все там, – она посмотрела на защемлённую полоску света на горизонте, как будто щёлочка под дверью осталась, и тихо вздохнула. – Ну, ты посиди. Посиди, если хочешь. А я спать пойду. Пора мне. Я тебе на столе молока оставила. Парного. Соседка Марья принесла. Попей перед сном. Глядишь, – хороший сон приснится.
2
Разве думалось сегодняшнее одиночество молодой выпускнице педагогического техникума, летящей с руками нараспах навстречу своей любви жарким июньским полднем рокового (Ах, война, ты война! Что ты подлая сделала?..) тысяча девятьсот сорок первого года?
Душе её смеялось и пелось, и жёсткие стебли трав, хлещущие по обнажённым, тугим девичьим икрам, подгоняли её – быстрее, быстрее, быстрее! – когда она увидела на пустынной просёлочной дороге одинокого путника, своего суженого, своего ряженого Павлушу.
Она ждала его приезда и боялась этого.
Ей, девочке, молоденькой учительнице, только что направленной после окончания учебного заведения в сельскую школу, неприличной в глазах местных жителей была бы эта, такая желанная встреча с её Павлушей – не жена ведь!
Да и она только что устроилась на квартиру, ещё не обжилась совсем.
Её хозяйка, женщина строгих нравов, какие тогда существовали в селе, вряд ли разрешила бы оставаться на ночь, невесть откуда взявшемуся парню, когда её квартирантке всего семнадцать лет, а до замужества надо блюсти себя, честь девичью защищать, да к тому же, молоденькая учительница здесь у всех на виду… мало ли что языки длинные намолотят!
Там, в Лебедяни, где она училась, они с Павлушей решили пожениться, когда ей исполниться восемнадцать лет, а это будет только осенью, – далеко-то как!
– Подожди, родненький! – шептала она в прощальный выпускной вечер. – Через три с половиной месяца мы будем вместе. Устроюсь на квартире, начну работать, вот тогда и распишемся. И всё будет, как у людей. Какой ты нетерпеливый! Агрономы тоже в колхозе не валяются на дороге. У тебя диплом с отличием. Председатель, если ты его уговоришь, может и квартирку нам построить. Всё будет хорошо. Всё уладиться. Не торопись! Ишь, какой прыткий! Я тебе напишу, как устроюсь…