Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Вообще-то фамилия у Гриши была не Расплюев, а совсем наоборот – Расцелуев, но с «погонялой» Расплюев он был более убедителен.
Убрали его одиночным выстрелом в самом «логове зверя», так в обиходе назывался этот чиновничий улей, куда простому человеку пройти было немыслимо. Отстрел был сделан тихо, но внаглую, наверно для того, чтобы показать власти – кто в доме хозяин.
Завалили в обеденный перерыв, без лишнего шума, даже охранник, трепетавший всеми членами при виде столь удручающей картины, не мог, кому следует, объяснить происшедшее,
Увели Гришу на тот свет скоропостижно, а зря. Человек он был оборотистый, липкий к деньгам, в меру уступчивый, и возникший вопрос можно было бы решить с ним иначе. Но что поделаешь? У каждого своя всё разрешающая точка.
Расцелуев часто бывал у Акимыча в гостях, ели-пили, и Назарову не однова приходилось лицезреть столь уважаемого человека, председателя фонда инвалидов, в неформальной обстановке. Мужик – во, какой! Под его «крышей» никогда не подмочишься, вот и Акимыч процветал тоже, да и сам Кирилл Назаров теперь не бедствовал.
Ну, убрали Расплюева, а завтра другой, какой-нибудь «Зубаткин» сядет в эту катапульту. Опять проблемы! Надо и этого валить. И так – по кругу.
Разве это дело, если реально смотреть на вещи?..
Застрелили Расцелуева, а в ночь у Акимыча контора сгорела, а с ней и вся отчётность. От компьютерной памяти одни железные желваки остались. Поди, проверь, на какие деньги контора содержалась!
Акимыч ещё до рассвета звонит Назарову, плачет в трубку:
– Кирюша, погорельцы мы! Как же я теперь тебе и твоим ребятам копейку начислю? Ты уж прости меня, старика! Я теперь лёгкий. Легче пера. Только ветерок попутный подует – я и улетел!
Действительно, после этого разговора Кирилл своего Акимыча и в глаза не видел, а спросить не у кого. Все головой качают, языком цокают: «Н-да! Вот люди завистливые, человеку от них деться некуда. Может, он, где на Канарах обитает! Тебе-то что, неугомонный?! Для этого у нас прокурор каждый день в бане парится!»
Улетел Акимыч, как знал, что ветер в его сторону попутным окажется…
Безденежье, хоть и не порок, а – состояние поганое. Вроде усыхать начинаешь. Теперь, как у того поэта – «Стукнул по карману – не звенит. Стукнул по другому – не слыхать!»
Идёшь по земле, а тебя и не замечают вовсе. Ты – тень под ногами.
Какие-то сбереженья у Кирилла, конечно, были, но и он перед своей бригадой «Ух!» тоже в долгу. Поди, объясни монтажникам, что Акимыча, как пушинку с одуванчика, ветер сдул, – не поймут! Не те времена настали. Теперь каждый дурак знает, что рука в локте к себе гнётся. Рабочим нет дела до того, что контора, где они работали, на сквозняке до фундамента выгорела, – ты, давай деньги! Деньги давай! Ребята пошли молодые, нахрапистые. Это тебе не те, с кем в Сибири яйца морозил – «Мустафа», «Лафа» бригадир… Комсомольцы-добровольцы. Сплошные романтики, хоть и пропойцы.
А эти – за рубль повалят и на спине долларовый эквивалент вырежут…
Пришлось под залог квартиры
Уговор – дороже денег. Да и совесть у Кирилла Семёновича Назарова не пакля, она не горит, не подожжёшь, как Акимыч свою контору.
Хорошо ещё, что в органах сидели люди ленивые, не любопытные, глубоко копать не стали, до становой жилы не дошли, а то бы и повязать можно было кое-кого. Да и самого Назарова тоже. Подельник!
Тюрьма, если без привычки, она не квартира, хоть и большая, да кто ей рад?
К хорошей жизни привыкаешь быстро, а от плохой – одни неудобства. Как не повернешься, всё неловко!
Человек без денег застенчивым становиться, стеснительным, робким, даже на зелёный свет, когда через дорогу переходит, и то оглядывается – не помешал ли кому? Без денег вся психология меняется, она прямо смотреть не позволяет: глаза юлят, под ноги норовят смотреть, а под ногами грязь одна да кочки. Споткнешься – кто поднимет?
Так и очутился Кирилл Семёнович Назаров у подножья социальной пирамиды, – то ли бомж, то ли безработный. Хотя, и то и другое – плохо!
Последнюю сигарету в пачке нащупал, закурил, вдруг – кулак под ребро! Серега Колосницын! Напарник по прошлой жизни!
– Кирюха, хрен тебе за ухо! Чего смурной такой? Женился что ль?
– Ага, меня сволота уголовная, Акимыч этот оженил! – слабо улыбнувшись другу, ответил тот.
– Ну, шучу, шучу! Прости, старик! – заглянув в лицо Кириллу, протянул Колосницын свою узкую мягкую, как у женщины, ладонь. – Пошли, полечимся! Тонус поднимем! – Кивнул он головой в сторону небольшого кабачка. – Посидим, рюмашку выпьем, поговорим.
Хорошая выпивка с товарищем развязывает не одни галстуки, и Кирилл, не то чтобы жалуясь, а так, для отвода души, рассказал про свои дела.
Сергей по привычке только насмешливо хмыкнул и отечески похлопал товарища по плечу:
– Ты что, родной, дурак, или просто дураком прикидываешься? Кто же теперь шабашит? На шабашке, дед, вкалывать надо! А тебе деньги нужны, и много – так я говорю?
– Много не много, а надо бы!
– Я всегда думал, что ты на халяву сдавал марксистскую философию. А там прописана формула прибавочной стоимости, её весь мир чтит, а коммуняки её не разрешили, вот и напоролись!
Кирилл сидел и ждал, грустно поглядывая на товарища: куда приведёт его, нерадивого когда-то студента, политическая экономия?
– Я смотрю, ты ничего не понял, – продолжал приятель, доставая из лаковой пачки недешёвую сигарету. Кирилл больше приученный к нашей, классической «Приме», из-за вредности протянул руку к заграничной штучке. Сергей снова достал ещё одну сигарету.
– Есть у меня знакомый мужик один, Карамба. Этот что-нибудь для тебя придумает.
Кирилл, удивляясь столь непривычному для русского слуха имени, вопросительно посмотрел на товарища; слышал, слышал он когда-то в совсем далёкой юности такое странное слово – то ли ругательство пиратское, то ли кличка, какая?