Не загоняйте убийцу в угол

Гелбенсу Хосе Мариа

– Да все или почти все, – ответила Ана Мария. – Не думаешь же ты, что я буду сидеть и ждать, пока принесут утренние газеты!

– Ну, тогда я пошел к себе, – сказал Фернандо. – Я хочу побыть один и успокоиться. По правде говоря, это жуткое зрелище. По-моему, я никогда не видел столько крови, ни разу в жизни.

– Но ты же еще ничего нам не рассказал!

– Я рассказал, что случилось, и что я видел. Про детали поговорим потом, когда я приду в себя. А пока, пожалуйста, оставьте меня в покое: я не могу сесть и обсуждать случившееся – я же не в газете все это прочитал! Ты-то там не была; они даже Карлосу не дали посмотреть.

– А ты, Карлос? – с легкой надеждой в голосе спросила Ана Мария.

– Я? – Напряжение сразу спало, и Карлос был безотчетно благодарен Ане Марии за это. – Я только заглянул через входную дверь, и полицейские сразу же отправили меня на кухню. Поэтому я

не могу рассказать тебе ничего интересного.

– Нет, каково, а?! – воскликнула Ана Мария, обращаясь к Сонсолес. – Двое мужчин входят в дом, где только что совершено преступление, и ни один из них ничего не видел. Зачем же вы туда отправились, интересно? По телефону позвонить?

– Оставь свой сарказм, – сказал Фернандо, поднимаясь из-за стола и направляясь к дому, – или я вообще больше рта не раскрою.

– Подожди! – вдруг окликнул его Карлос. – Я с тобой.

Но, пройдя несколько шагов, передумал и вернулся.

– Я, пожалуй, пойду домой, – сказал он женщинам. – Мне хочется принять душ. Только сумку заберу.

– Но потом обязательно приходи, – потребовала Ана Мария. – Ты нам нужен. Да, кстати, – добавила она, чуть запнувшись, – где ты был сегодня утром? На пляже?

– Нет, – быстро ответил Карлос. – Я ходил в скалы за пляжем. Что-то мне сегодня не хотелось валяться на песке.

– Ты много потерял, – сказала Сонсолес, – день был чудесный.

– Я же говорю, ты сегодня какой-то странный, – заметила на прощание Ана Мария.

Фернандо ждал его у входа в гостиную.

– Видел? – спросил он. – Они в восторге. Судье перерезали горло, а они устраивают чаепитие, чтобы посудачить. Ну, что за люди!

– Перерезали горло… – задумчиво повторил Карлос.

– Ему перерезали сонную артерию.

– Да что ты?! Я так и понял со слов судьи де Марко, но точно не знал.

В глубине души Карлосу хотелось как можно дольше оттянуть ту минуту, когда придется забирать пляжную сумку. Уже несколько минутой пытался представить себе лицо прислуги, когда он спросит про плавки, пляжное полотенце… сумку, и лихорадочно соображал, что же теперь делать. Карлос отчетливо понимал, что не хочет видеть лица прислуги, что бы на нем ни отразилось. Он оттягивал и оттягивал эту минуту, и та часть его сознания, что не участвовала в разговоре с Фернандо, судорожно искала ответа на вопрос – что же теперь делать; искала и не находила. В голове была пустота. Когда Фернандо попрощался с ним на пороге своего кабинета, Карлос почувствовал полное отчаяние. Но тут какая-то неведомая сила вывела его из оцепенения – он толкнул дверь и быстро вошел в кухню.

– Ой, сеньор, я не слышала, как вы вошли, извините.

– Ничего. Я зашел за своими плавками.

– Да-да, я их повесила сушиться. И полотенце. Подождите, я сейчас принесу.

Карлос терялся в догадках. Дора вышла через другую дверь и тут же вернулась – раньше, чем Карлос решил пойти следом за ней.

– Вот. Они еще влажные.

– А полотенце? И сумка? – спросил он.

– Ой, господи, какая же я глупая! Сумка стоит в гладильной: я как раз гладила белье, когда вы пришли. А полотенце было сухим, и я положила его обратно в сумку.

Девушка снова ушла. Карлос тупо огляделся, обведя взглядом безупречную кухню. В голове опять была пустота. Эти провалы в сознании накатывали внезапно и продолжались недолго, но они пугали Карлоса: ничего подобного с ним раньше не случалось. Карлос вдруг забыл, в каком порядке он укладывал вещи в сумку, и не мог сообразить, обязательно ли Дора должна была увидеть ее содержимое. Это его страшно раздражало, потому что, если предположить, что она все видела, то времени принимать решение у него просто не оставалось, и Карлос не хотел думать о том, что ему придется сделать в этом случае. Внезапно Карлос очнулся и перестал разглядывать кухонные стены: какого черта она там торчит, в этой гладильной? Он решительно направился к двери.

– Ой, сеньор, как вы меня напугали!

– Извините, просто я спешу. Я совсем не хотел вас пугать.

– Да я забыла, куда поставила вашу сумку. Вот она.

– Спасибо, большое спасибо.

В домике Карлоса Састре, который все в округе называли Хижиной, раньше жили сторожа усадьбы «Дозорное». Она называлась так потому, что главный дом, построенный относительно недавно в традиционном для этих мест стиле, возвели на месте полуразвалившейся дозорной башни – как говорили, XVII века, – при этом две стены были сохранены как часть нового дома. Хозяин «Дозорного», преуспевающий промышленник, родился в Сан-Педро-дель-Мар, но потом перебрался в Каталонию. Каждое лето в усадьбе воцарялось многочисленное семейство Сонседа, а все остальное

время полновластной хозяйкой здесь была мать Рамона Сонседы, Консуэло, и ее прислуга. Донья Чело – так звали эту женщину в городке – большую часть года проводила в полном одиночестве, но когда июнь шел к концу, она начинала готовиться к приезду трех своих сыновей с семьями; Рамон был старшим из них. Обычно донья Чело занимала только одну половину главного дома, вторая всегда была заперта. С приближением лета донья Чело развивала бурную деятельность: все мылось и чистилось, и она сама присматривала за действиями прислуги. Наведя порядок, донья Чело перебиралась в башню, после чего дети, внуки и даже один правнук доньи Чело один за другим воцарялись в доме. И только жене Рамона разрешалось – пока не приехал муж – жить на верхнем этаже башни. Этот ритуал всегда завораживал Карлоса. Хижина находилась в дальней части усадьбы, и семейство Сонседа решило сдать домик, поскольку не могло быть и речи о том, чтобы кто-нибудь из родственников поселился пусть и неподалеку, но не под крышей семейного очага. Карлос понимал, что рано или поздно Хижина превратится в домик для гостей, но пока была жива донья Чело, Хижина оставалась его летним прибежищем. Домик этот пустовал, пока семейство Аррьяса в первое же лето, когда им удалось заманить Карлоса в Сан-Педро-дель-Мар в надежде, что ему тут понравится, не уговорило донью Чело сдать на будущее лето Хижину их другу, одинокому, замкнутому мужчине, который в этом году гостил у них две недели. Немалую роль сыграл и сам Карлос, в котором донья Чело увидела воспитанного, немного рассеянного и тонкого мужчину, – качества, которые она умела ценить. У Карлоса была отдельная дверь в стене, огораживавшей усадьбу, но он пользовался ею только в исключительных случаях. Именно к этой двери он и спешил сейчас прямо через поле, попрощавшись с Аной Марией и Сонсолес и пообещав позвонить, чтобы согласовать планы на вечер.

Поведение Доры оставалось загадкой для него. Впрочем, в глаза ему бросилась только ее серьезность, но, сколько Карлос ни силился, он не мог вспомнить, как она обычно держалась. Да, она не была такой открытой и общительной, как Хуанита; немножко себе на уме, Дора всегда вела себя более сдержанно, по крайней мере, с ним, и все-таки ее подчеркнутая серьезность беспокоила Карлоса.

Сейчас он торопился как можно скорее открыть сумку и не просто увидеть ее содержимое, но – главное – посмотреть, как оно сложено. Карлос ругал себя за медлительность, за то, что не помешал девушке укладывать полотенце и плавки в сумку; он боялся не вспомнить, в каком порядке все было сложено, – другими словами, не понять, что могла увидеть Дора, вынимая полотенце и плавки. А если кровь пропитала рубашку? Если видны пятна? Да нет, все было уложено в пластиковый пакет, и, чтобы увидеть содержимое, Доре пришлось бы его разворачивать. Способна ли она на это? Впрочем, она могла развернуть его машинально, если искала, например… Как ни крути, а жизнь непредсказуема: окажись его плавки сухими, сумка спокойно дожидалась бы его там, где он ее оставил. Зато как просто устроилось все с обедом в доме Аррьясы! Они оставили его обедать, а потом и отдыхать, – а ведь случись иначе, Карлосу пришлось бы менять свой план. Жизнь непредсказуема, поэтому он решил действовать по обстоятельствам. Нужно было остаться у Аррьясы как бы невзначай, ни о чем не договариваясь с ними заранее. Все, что казалось случайностью, было ему на руку, поскольку исключало преднамеренность. Да, это так, но случай, как флюгер по воле ветра, поворачивается то в одну, то в другую сторону. К счастью, сегодня у Аны Марии и Фернандо за обедом не было гостей, и все вышло само собой, естественно, – как он и хотел. А потом…

Потом произошло то, что и должно было произойти.

К восьми часам вечера в доме Аррьясы собралось гораздо больше народа, чем обычно. Общество расположилось под портиком; все кресла, стулья и даже скамеечки были развернуты к естественному центру – широкому и внушительному плетеному дивану и двум таким же креслам. Устроившись на диване, хозяйка дома направляла общую беседу, не теряя при этом из виду прислугу, которой она то и дело отдавала какие-то распоряжения. Возбужденно обсуждалась только одна тема, и разговор – если так можно назвать сливавшиеся в общий гул обрывки фраз и неразборчивые слова – крутился вокруг смерти судьи Медины. Почти все высказывали свои предположения с той страстностью, с какой одержимый азартом игрок кидает на стол карты, повинуясь лишь своему внутреннему голосу. Фернандо Аррьяса отказался от попыток придать этому сумбуру хоть какое-то подобие беседы и, стушевавшись, ушел в гостиную, где терпеливо дожидался, пока гостям надоест гвалт и обмен мнениями станет более осмысленным.