Не засыпай
Шрифт:
– Только если это кот-взломщик. Не знаете, у вашей соседки не пропало ничего ценного?
– Трудно сказать, – мой взгляд приковывается к серебристому ноутбуку Эми. – Ее компьютер все еще тут.
– Вот это испарилось бы за секунду, если бы дом ограбили. И вот это, – он указывает на золотое ожерелье и другие украшения в хрустальной вазе на прикроватном столике Эми.
Он вращает задвижку, чтобы убедиться, что в этот раз окно закрылось как надо, и говорит, чтобы утром я позвала арендодателя его починить.
– Я предлагаю вам пойти
– Я правда думаю, что тут кто-то был, – неуверенно произношу я.
– Нет никаких следов взлома с проникновением. Мы тщательно все обследовали.
– Только то, что нет никаких следов взлома, не означает, что его не было. Можете хотя бы отпечатки снять?
– Мэм, нет никаких признаков преступления. Ничего не было украдено. Коты могут шкодить, если их оставить одних. Они умнее, чем думают люди.
– Моя кошка умная, но даже она не может открывать и закрывать ящики и дверки шкафа. И сердца на окнах она не умеет рисовать.
– Может, это сделала ваша соседка перед тем, как отправиться в отпуск, – предполагает грузный коп, пытаясь остановить меня. – Может, она одолжила какие-то ваши вещи и так спешила, что оставила после себя бардак.
– Эми так не сделала бы. Она знает, что я та еще чистюля. Кто-то другой был тут.
Он нетерпеливо вздыхает.
– Послушайте, мы осмотрели вашу квартиру. Тут не было никого кроме вас, – он открывает входную дверь и движением головы приглашает напарника последовать за ним.
– Кто-то, должно быть, вошел в квартиру и перерыл все в моей спальне. Даже если этот человек ничего не украл, это все еще нарушение закона. Взлом с проникновением. Разве нет? – я раздражена тем, что они не делают буквально ничего, чтобы разобраться в ситуации.
– Это было бы нарушением закона, если бы это произошло, – произносит он, повернувшись ко мне так, что я вижу блеск осуждения в его глазах. – Нет никаких свидетельств, что был взлом. Ничего не пропало. Никакого насильственного вторжения. Есть ли кто-то, кто, по вашему мнению, мог бы вломиться в вашу квартиру, только чтобы вам насолить? Кто-то, кто затаил обиду? Бывший? Сосед?
– Никто из тех, кого я знаю, так бы не поступил!
– А что насчет тех, кого вы не знаете? – встревает младший коп, получая за это раздраженный взгляд от своего напарника.
– Что вы имеете в виду?
– В последнее время вы не подвергались никаким домогательствам, мэм? Анонимные сообщения? Звонки? Угрозы какого-либо рода?
– Вы спрашиваете, не преследует ли меня кто-нибудь?
– Да, именно.
Кевин, официант из «Кафе дель Мар», оставил мне еще три сообщения на работе. Я не стала бы определять это как преследование. Он никогда не делал ничего большего, только оставлял безобидные сообщения. Но мне кажется странным, что официант, с которым у меня была мимолетная беседа, отследил меня в моем офисе и названивает
Я уже почти называю его имя, но затем передумываю. Некоторые люди просто очень плохо считывают социальные сигналы. Кевин мог быть из их числа, поэтому он продолжает названивать мне на работу. К тому же он может оказать сопротивление, если полиция насядет с вопросами по поводу его звонков мне. Все всегда идет наперекосяк, когда в дело вмешивается полиция.
– Никто меня не преследует, – говорю я с большей уверенностью в голосе, чем есть у меня на самом деле.
Глава восемнадцатая
Среда, 12:42
Клодин складывает ладони вместе от восторга и велит мне повернуться, когда я выхожу из примерочной в подобранной ею одежде.
Она наклоняет голову вбок, будто бы не совсем уверенная насчет моего внешнего вида, а затем копается в шкафу и достает асимметричный серебряно-голубой кардиган, такой длинный, что он доходит до верха моих бедер. Он сочетается с моим нарядом: узкие джинсы и кашемировая черная кофта с большим круглым вырезом.
– Все еще чего-то не хватает, – говорит Клодин.
Она исчезает в кладовой и возвращается с ожерельем, сделанным из горного хрусталя различных оттенков синего. Стоя позади меня, она застегивает замочек ожерелья.
– Еще кое-что, и затем можете идти, – обещает она.
Она достает ворох косметических пробников из коробки и подбирает оттенки, которые подойдут к цветовой гамме одежды.
– Это станет вишенкой на торте.
Когда я накладываю макияж, то вижу в зеркальце свое отражение, которое превращается обратно… в меня.
Мне почти удается обмануть себя, что все будто бы вернулось на круги своя, пока я не вспоминаю неровный шрам на своем теле. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить, откуда он у меня. Между тем моментом, когда я отвечаю на телефонный звонок за своим столом и когда определенно был безоблачный летний день, и моментом, когда я просыпаюсь на лавочке в парке этим почти зимним морозным утром, зияет провал в памяти. Я говорю себе, что потеря памяти временная, что это последствия недосыпа или реально серьезного джетлага. Ясность вернется очень скоро.
Когда я появляюсь в главном офисе в новой одежде и со свежим макияжем, там уже никого нет. Я чувствую себя обделенной чем-то, когда вижу, как все оживленно переговариваются в стеклянных комнатах для совещаний, рассеянных по офису. Они, вероятно, обсуждают новый выпуск журнала.
Я больше не часть этого места. От этой мысли меня глубоко внутри пронзает ощущение невосполнимой утраты. Мне нравилось работать в «Культуре». Находиться тут, заниматься этой работой – один из самых счастливых периодов. Я не знаю, как я стала посторонней в своей собственной жизни. Я могла бы попросить Джоузи или кого-то еще ввести меня в курс дела, но мне стыдно показать, насколько я растеряна.