Не жди, когда уснут боги
Шрифт:
9
Это ж надо, милое, мягонькое создание, умница притом, а пристала, словно клещами взяла: расскажи да расскажи, что у тебя там такое стряслось, почему два года на женщин глядеть не мог?
И зачем ей знать? Может, она думает, что какая-нибудь трагическая любовь его надломила? Или коварная незнакомка заставила сомневаться в собственных силах? А может, в ее головке засели нелепости еще похлеще? Попробуй, угадай… Сколько раз он с достоинством отклонял ее просьбу, переводил разговор на другие темы, рассказывал о своих друзьях, о делах в цехе. Но женское упрямство сметет любые заслоны. Ему, как лазерному лучу, все нипочем.
— Ну, зачем тебе это надо? — взмолился
И услышал спокойный, прямо-таки библейский ответ:
— Я хочу знать все о тебе.
Когда женщина так говорит, она наверняка готовится стать вашей женой, и тут уж ничего не поделаешь.
— Что ж, будь, по-твоему, — наконец великодушно сдался Григорий. — Но учти, с большим бы удовольствием я бы рассказал о проделках чередниченковской бригады. И тебе, как инженеру-экономисту, было бы полезней.
— Сто раз ты уже рассказывал. Всяких Ануфриевых, Симоновых, Чередниченко я знаю лучше, чем тебя.
— Будь, по-твоему, — повторил он. — Может, зажечь свет?
Темнело. Они сидели в его комнате, где не было ничего из предметов роскоши, кроме книг и музыки. Как и у Виктора, и у многих тысяч холостяков, запоздавших с выбором спутниц.
— Пока не включай. Я и без того тебя хорошо вижу, — сказала Зоя и пододвинулась поближе к нему.
— Дело было летом, летом, — начал он с вынырнувших откуда-то слов эстрадной песенки. — Фу, дурацкий мотивчик! Но дело действительно было летом. Поздним вечером. Даже, пожалуй, слишком поздним для нашего города. Ведь каждый город имеет свой регламент. Я возвращался из кино. Последний сеанс. Иду по улице, почти по центральной, а впереди девчонка… Да… На меня фильмы и книги, как на иных вино, действуют. Хотел познакомиться. Но пока иду следом. И не близко, и не далеко. И вот у перекрестка, темного перекрестка, тогда еще там овощные ларьки стояли, потом их снесли, кинулись к девчонке двое.
Зоя откачнулась слегка от Григория, напряглась, крепко-крепко сцепила пальцы рук, пораженная совпадением, онемевшая, испуганная, будто сию минуту, сейчас повторится все это с ней сызнова, второй раз…
— Она и крикнуть не успела, — продолжал Григорий, — схватили ее за руки и поволокли в сторону этих самых ларьков. Тут я подскакиваю, стукнул одного крепенько, в подбородок угодил, а со вторым замешкался. И в это время на меня еще несколько… Били чем попало и куда попало, разукрасили, как могли. Но пока глаза не затекли, видел, четко видел: отбежала девчонка подальше, постояла чуточку и — наутек. Хотя никто за ней не гнался, мною заняты были. В неотложке я недели две провалялся. Сотрясение и все такое прочее. Читать не разрешают, а думать… На мысли запрета нет. Намучился я с этими мыслями. Ну что, не человек она, что ли? Понятно, женщина существо робкое, беззащитное, но голосовые-то связки помощней наших, заорать-то она могла, чтоб люди сбежались? Ведь еще малость — и мне бы каюк. Случайно какой-то таксист поворачивал в эту сторону, осветил фарами и приостановился: зрелище-то любопытное. Вот они и разбежались… Не в обиду тебе будь сказано, однако мужчина бы так никогда не поступил. Оставить того, кто по доброй воле бросился на выручку, и давать деру… В голове не укладывается. Эх!.. Долго после этого я не мог смотреть на вашего брата как положено… Зажечь свет?
— Нет, нет! Посидим в темноте.
Странный народ женщины, сами напросятся, выпытают, а потом, глядь, себе ж на беду.
Зоя плакала. У маленьких и пухленьких вообще слез тьма. Катятся из огромных глаз, как ручьи по весне. Хорошо хоть без света, Гриша не видит. Да и увидел бы, подумал, что из состраданья к нему. А тут совсем другие слезы…
Как он только про тот злополучный перекресток заговорил, у нее захолонуло сердце,
Тогда на ее стороне был Гриша, неизвестный и смелый Гриша, вступивший за нее в драку. Теперь Гриша, с которым она вся-вся сроднилась, может выгнать, отхлестать по щекам, проклясть — и будет прав, тысячу раз прав.
О, до чего щедра жизнь на совпадения — и радостные, и горькие!..
Как она посмела убежать, бросить его? Растерялась? Струсила? Или в ней сидит — ведь в каждом человеке кто-нибудь да сидит — гнусненький предатель, способный в любой миг нажать на кнопку — и ты уже не ты: можешь подвести, подставить ножку, ударить в спину… Зоя вздрогнула всем телом, словно ощутила град ударов, обрушившихся тогда на Гришу.
— Что с тобой? — услышала она его голос. Крепко и бережно он привлек ее к себе, провел ладонью по волосам, как гладят ребенка. — Мерзлячка несчастная. При такой температуре страусы выводятся и цитрусовые плодоносят пять раз в год. Давай перегородим эту комнату пополам, создадим парниковое хозяйство и будем в самые бешеные морозы приглашать друзей и поедать в огромных количествах свежие овощи. А можно посадить розы, чайные розы, в них важности поменьше, зато пахнут как!.. Будем сидеть и наслаждаться. Правда, наслаждение продукт нерентабельный, но по мне только ради него и стоит дымить заводам и гудеть поездам. Или я никчемный экономист, а?
— Ты великий экономист. Отрасти усы, бороду и тебя возьмут по совместительству в ботанический сад. Великие экономисты всегда что-нибудь да совмещают.
О, она еще в состоянии шутить! Знал бы Гриша, каково ей сейчас.
Ну и знал бы? И что? Она представила, как разомкнутся обнимающие ее руки, как резко отодвинется, отстранится он весь, как холодный чужой голос бросит ей в лицо то, что она заслужила, — и ей стало жутко. Как же быть? Пасть на колени, объяснить необъяснимое? Но разве он простит?.. Или простит? Но ведь может и не простить…
Неужели все кончено? Почему, почему кончено? Ему-то ничего не известно и никогда не станет известно. Да, но она-то сама…
Кто знает, сколько дней и ночей предстоит Зое мучиться, решать для себя: признаться или не признаться, уйти от Григория и тем самым освободить его от соседства с ложью, или остаться, своей жизнью искупить вину пред ним?… Быть может, придет время и она, проснувшись утром рядом с ним, глядя, как на детской кроватке купается в солнечных лучах крохотное розовое существо, расскажет все. А может, и не случится такой идиллической картины в ее жизни. Как говорят философы, все будет когда-нибудь потом, потому что все когда-нибудь будет.
А пока она молчала и слушала о делах и взаимоотношениях в механическом, о перестройке, которую он задумал, о том, из-за чего эта перестройка откладывается, хотя очень выгодна цеху, о совершенно чужих и, пожалуй, безразличных ей в данный момент людях, без которых нет и не могло быть ее Григория.
Лишь однажды он отвлекся, чтобы спросить:
— Кстати, ты убедилась, что в той истории не оказалось ничего такого… Ну, понимаешь?..
— Да, да, убедилась, — быстро согласилась Зоя.