Не женское это дело…
Шрифт:
– Каратэ, – не оборачиваясь, подтвердил он.
Они прошли мимо комнаты, в которой беседовали несколько человек: длинные волосы, небрежная одежда, на столе разномастные кружки, полные окурков пепельницы, дым коромыслом.
– Постижение и преображение без практики невозможно. Я устал это повторять. Никто не говорит, чтобы ты сидел, скрестив ноги, на коврике. Практикуй, молись, делай что хочешь, и пусть это будет твоя практика, какая разница: торгуй, читай, люби жену, да делай ты что угодно, но пусть это будет практика. Тебе, что нужно, чтобы все видели: Ах, не мешайте, он медитирует!
Она чуть
«Просто Овод, какой-то» – пронеслось сравнение, но в этот момент уже знакомый мягкий голос окликнул ее:
– Да оставьте вы их, он говорит это всегда, еще успеете наслушаться.
Ее попутчица, которую назвали Сказочница, сидела на кухне с огромной кружкой кофе.
– Гри, ты золото.
Сказочница говорила быстро, обо всем сразу. Нить разговора отсутствовала, но прерывать ее или уйти не хотелось. Это было как музыка, как журчание воды, как теплый летний дождь.
Постепенно, проголодавшиеся от умных разговоров обитатели квартиры, начали перемещаться на кухню. Они что-то жевали, пили все тот же обязательный крепкий чай и кофе.
«Да они ждут кого-то», – подумала она. Напряжение поднималось волной и сникало при каждом звонке в дверь. После очередного звонка волна эта опять поднялась, но не сникла. Все как-то подтянулись, понадевали на лица у кого, что было под рукой, и нарочитость их естественности обнажилась.
Почему такая напряженка?
В комнату вошел довольно высокий крупный мужчина повадкой похожий на просвещенного купца средней руки, какими привыкли мы видеть их на сцене и в кино. Этакий вальяжный Рогожин. Манеры свободные уверенные, взгляд внимательный, с хитроватым прищуром. Вошедший обладал несомненным обаянием и той редкой способностью, когда кажется, что его взгляд и слова, предназначенные всем, предназначены именно тебе.
– Вроде звали, так почему напряженка?
Все как-то враз заговорили, также враз неловко смолкли.
– Ты опоздала, тебе уже дней десять как надо было здесь быть, – обратился он внезапно к ней. И тут же про нее забыл.
– Ну, что начнем?
Он закурил, взял предложенный чай.
– Пока вы боитесь людей, дорогие мои, ничто не имеет значения. Мы сделаны из людей – родственников, знакомых, случайных попутчиков, литературных героев, исторических персонажей. Ответ на мой риторический вопрос проще пареной репы. Кстати, кто-нибудь из вас ел пареную репу? Я – нет. А говорят она проще всего. Некоторые из вас знают, кто я, некоторые слышали, что я Мастер. Вас так напугал мой средний брат Ошо? «Мастер – это смерть». Умел братец сказать. Я – просто зеркало. Помните, как в детстве мама к зеркалу подносила и говорила: «Смотри – это ты». Вот и я говорю: смотрите – это вы.
То, что началось, кончилось только к утру. Мозги не ворочались, языки не слушались, глаза слипались. И тут он снова вспомнил про нее:
– Ты, говорят, на машине? Отвезешь? И, не оборачиваясь, пошел к выходу.
– Ну,
– Легче, чем ожидала. Пришлось всего два раза объехать квартал, пока Сказочница меня остановила. Слушай, но от нее-то, зачем скрывать? Может нам-то уже пора встретиться?
– Рано.
– Рано, так рано. Ты Мастер, тебе виднее.
– Ладно, ладно, молодец. Никто там тебя так и не увидел.
– Мне показалось, что Гри в какой-то момент что-то учуял, но обошлось.
– Да, Гри посерьезней остальных. Завтра постарайся опоздать. Поехали. Отдыхать тоже иногда надо.
– Я соскучилась, ты-то как.
– Не волнуйся, все нормально.
– Как там правая рука поживает?
– Мы же договорились: левая – не ведает, что творит правая и наоборот.
– Вообще-то это принято считать бестолковостью.
– У них толковый хозяин или ты не согласна? – это он сказал вслух.
Когда она пришла на завтра, по кругу, несомненно, шла уже не первая чаша.
Дымно, шумно, пьяно. Все сидели в кругу на полу. Она тихо вошла и примостилась у стены, на нее никто не обратил внимания. На скатерти в центре круга – разномастные бутылки, полные и начатые, денежные купюры, какие-то украшения, посередине – огромное блюдо с недоеденным пловом, который неумело подражая востоку, коренные горожане, воспитанные в европейской культуре пытались есть руками, пачкаясь и рассыпая ароматный янтарный рис.
Народ млел от экзотики и ерзал от неумения сидеть на полу.
Шейх, как положено, сидел в центре. Странная одежда, какие-то амулеты на шее, капли пота на лбу. Он точными, подчеркнуто аккуратными движениями подбирал рассыпанный рис, ни на мгновение не выпуская из вида чашу, которую все, кто сидел в кругу передавали друг другу, отпивая кто сколько мог и хотел и повторяя с разной степенью искренности одну и ту же фразу: «Здоровья и счастья всем друзьям».
Чаша тем временем обошла круг и вернулась к шейху. Все примолкли – в ней осталась добрая треть. Он посмотрел на чашу, на людей в кругу и глубоким, ясным голосом, от которого вибрация прошла по всей комнате и проникла в каждого, произнес: «За Школу. Здоровья и счастья всем друзьям». Она не увидела, как он выпил. Пространство сменилось.
Столп огня, выросший ниоткуда и уходящий в никуда, горел ровно и неколебимо, к нему слетались и в нем исчезали какие-то дымы, клочья копоти и обрывки тумана. Вокруг столпа плавно вращался огненный круг, пламя его было другим, неровным, то желтым, то красным, оно то вспыхивало, то почти гасло. Вдруг столп белого огня расширился и вобрал в себя весь круг, несколько мгновений в нем что-то происходило, пламя колебалось, возникли отдельные языки, потом все выровнялось, и не было уже ничего кроме гудящего ровного пламени.