Не женское это дело…
Шрифт:
Его сопровождал неожиданной внешности человек непонятного возраста, сутулый, прихрамывающий в теплом халате и тюбетейке. Что там Булгаков писал о взгляде Воланда? Тень.
Она ехала туда, где все начиналось. Когда-то Карлос Кастанеда очень веселил ее своим постоянным беспокойством о том, сможет ли он вернуться в Лос-Анжелес? Как будто нужна большая духовная продвинутость, чтобы понять, что никогда никуда вернуться нельзя.
Очаровательный, ухоженный, спокойный и зажиточный край. «Рай», – говорил Великий Мастер. «Ложись
«Сколько можно учить! Третья неделя на исходе и до сих пор не могу добиться, чтобы еда для меня была в любой момент!» Мастер кричал громко, если бы не почтение, то следовало бы сказать: орал во все горло. Его прекрасный, поставленный актерский голос разносился далеко над озером и был тем более потрясающ, что вот уже третью неделю на берегу этого озера, в палаточном городке, где проходил практикум, никто не разговаривал. И даже сам Мастер, единственный, кому позволено было говорить, делал это, обычно, тихим спокойным голосом.
Она метнулась к зарослям малины, где в тени должен был находиться отложенный специально для него обед. Боже мой, только пустые, перевернутые миски, вместо прекрасных оладьев, протертой с сахаром земляники и вкуснейшего холодного борща. Она попыталась всеми возможными способами привлечь его внимание к этому ужасу, но момент был явно не подходящий.
Пространство гудело, шаталось, ей показалось, что над озером поднялся ветер, и оставив тщетные попытки, она бросилась к палатке-складу.
…Мука, сметана, яйца. С какой-то невозможной скоростью, под не прекращающийся крик, она замесила тесто, обрадовалась, что решетка, которая служила плитой на костре, еще совсем горячая, поставила сковородку, подхватила бутылку с растительным маслом. И вдруг, как при замедленной съемке, увидела, как та выскальзывает из ее рук, взмокших от волнения и палящих лучей июльского солнца над головой, и медленно-медленно падает прямо в костер. Она увидела себя также медленно ступающей босой ногой на раскаленную решетку и подхватывающей эту бутылку у самого огня. Стоп кадр.
– Сними ногу с решетки, поставь бутылку, сядь – она вопросительно посмотрела на замешанное тесто, на сковородку, на Мастера.
– Не волнуйся, я тоже умею печь оладьи.
Он пек оладьи, она сидела на пне, тупо глядя на свою ногу, на которой не осталось ничего кроме сажи. Тишина, какой не может быть в лесу, оглушала. Листья на деревьях не шевелились, трава не колыхалась, не плескалось о берег озеро, ни звука не издавали лесные обитатели. Двигался только он. Пек оладьи.
– Когда-нибудь ты сама станешь как эта тишина и все, что произошло сегодня, увидится ясным и понятным. Пока ты занята собой и твой мир вертится вокруг тебя, никакого другого мира для тебя просто не существует, так что ступай-ка ты спать. Я знаю, что обед был. Твое послушничество кончилось. Она поднялась и двинулась к своей палатке.
– И чтоб спала не менее суток», – раздалось в след.
«Это не возможно», – была ее последняя мысль, перед тем как провалиться в сон.
«Кухня
– Чайку сделаешь?
– Сейчас – это вслух.
«Чайник с водой на плиту, стол накрыть заново, заварочный чайник согреть. Спокойно. Пять флюидов, восемь эманаций. Если я даже сяду на него, он не закипит быстрее, чем закипит.
Место силы изменить нельзя!?»
– Что ты с ними возишься? Это же женщины. Столько сил, столько работы, а толку?
Тень Великого Мастера приехал неожиданно, как собственно приезжали в этот дом все.
– Ты не боишься, что за все хорошее они тебя когда-нибудь просто отравят?
– Ну, не скажи. За эти несколько лет она только один раз пыталась меня отравить, но ты же знаешь мой организм.
Мастер веселился.
Она спиной чувствовала многозначительный взгляд. Проклятый чайник все не закипал.
– Ты – воин, уважаемая Тень, тебя так учили, но, поверь, женщины стоят тех трудов, которые приходится на них тратить, если даже только одна прорвется. Мы без них мертвы. Мы, мужчины, логос, знание, а знание мертво, если не соединено со стихией бытия, с плотью жизни, а это они, женщины.
– Плоть-то я вижу, а жизнь, и тем более бытия не очень.
– Терпение, мой друг, терпение. То, что растет правильно, растет медленно. Они делают все, что могут. Они приблизились к самому главному: им стали интересны женщины, а не мужчины, они могут уже по несколько часов общаться между собой и находить другие темы для разговоров кроме мужчин. Они почти поверили, что быть женщиной – это просто быть женщиной, а не нести наказание. Скажу больше, они уже минут пятнадцать в день могут прожить не соревнуясь.
– Ты великий Мастер!
Вода была повсюду. Мелкие ручейки сливались, не смешиваясь, сохраняя свой цвет, потоки нарастали, они текли во все стороны одновременно, размывая берега, образуя гибельные водовороты, они текли с разной скоростью в разных направлениях, поглощая пространство и время, размывая разум, логику, страх. Это был первозданный хаос, не тронутый смыслом и порядком, безудержный и бесстрастный.
Женское начало мира в своем естественном, свободном проявлении.
Я не боюсь, не боюсь. Я часть этого потока, он часть меня, он не может меня уничтожить, надо сдаться, раствориться, и… будь что будет.
Вода не может поглотить воду. Поток в потоке не исчезает. Женщина – поток, женщина не может поглотить женщину. Сливаясь, потоки усиливаются, объединяясь, женщины становятся сильней. Наша сила, наша свобода – друг в друге.
Вода в чайнике, наконец, вскипела.