Не зови меня дурой
Шрифт:
Ваня купил газету и все время читал последние новости.
В самолете он закрыл глаза и сделал вид, что спит.
Я была в отчаянии.
Ни капельки любви, ни капельки сострадания. А может, так мне и надо? Может, заслужила?
В аэропорту Хитроу нас встретили и сразу отвезли в офис компании, с которой Ваня планировал заключить какой-то важный договор.
Весь день мы провели за столом переговоров, договорились подписать контракт завтра утром и освободились, когда уже было темно.
– А я так мечтала посмотреть город…
–
– Ну чего ты такой грустный? Вроде бы они готовы сотрудничать, и завтра ты подпишешь контракт.
– Вроде бы… – повторил он и посмотрел мне в глаза.
Меня как будто обдало кипятком. Сколько злости, сколько ненависти я увидела! Неужели раньше я видела что-то другое? Нет, я не могла ошибиться. Сейчас – не могла.
Может быть, раньше в них и была любовь, может быть, раньше в них и была доброта. Но сейчас я увидела ненависть. Жгучую, как горький красный перец.
Я отпрянула. Ваня отвел взгляд:
– Поехали в гостиницу, – повернулся и направился к выходу.
А я стояла, смотрела на его уверенную походку, и мне хотелось одного: уснуть и проснуться, когда у него будут другие, совсем другие глаза. Добрые. Ласковые. Родные.
Я прислонилась к стене и присела на корточки.
Кололо в груди. Я видела сквозь стеклянные стены офиса, как он остановил желтое такси, сел в него и уехал.
Слезы потекли по лицу, я смахивала их рукой, а они все текли и текли: глупые, бестолковые слезы. Зачем вы вообще нужны, если до вас все равно никому нет дела?
Откуда-то появились силы – я встала и пошла к выходу.
Я остановилась и посмотрела на небо: черное, мрачное, грустное, как моя жизнь. Я подняла руку и остановила такси. В отель.
В вестибюле я назвала свой номер, взяла ключи и, не дожидаясь лифта, побежала на четвертый этаж.
Я прошла в ванную, выпила стакан воды, подошла к окну.
Что-то внутри продолжало тянуть, болеть, но, вспомнив Васькин смех, я улыбнулась: мне есть ради кого жить, в моей жизни есть человек, которого я никогда не предам. А любовь? А любовь сама найдет дорогу.
Мы жили с ней в одном доме, в одном подъезде: я на втором этаже, она на пятом. Она была из неблагополучной семьи, как у нас любили говорить. Ее отец часто впадал в запои, нигде не работал, и поговаривали, что он связан с криминальным миром; мать тоже была любительницей спиртного, работала дворничихой и мыла подъезды. Ее, как и мать, назвали Светой, но, наверное боясь быть хоть в чем-то похожей на мать, она называла себя Веттой. Друзей в школе у нее не было. Может, из-за родителей, но, скорей всего, она сама не стремилась заводить их.
Ветта была очень красивой. Я бы даже сказал, необыкновенной. Да, я знаю, это определение избито, но это действительно так: белоснежная бархатная кожа, голубые, нет, васильковые глаза, небольшой, немного курносый носик, слегка полноватые губы и темные прямые волосы. Она училась на
Первый раз она обратилась ко мне в девятом классе. Мы собирались бежать стометровку, я разминался, она подошла и сказала:
– Если ты прибежишь первым, я сегодня приду к тебе в гости.
Я не знаю, чувствовала ли она, что нравится мне, но стометровку я пробежал первым.
Потом еще около часа я крутился в школе, искал ее, но, так и не найдя, поплелся домой. На ступеньках, рядом с моей дверью, сидела Ветта.
– Ну, сколько можно тебя ждать? Надеюсь, родителей нет дома? – спросила она.
Я помотал головой, открыл ключом дверь и пропустил ее вперед. Она прошла и сразу направилась в спальню родителей. Я пошел за ней, встал в проеме двери и смотрел, как она раздевается.
Она сняла сначала рубашку, оставаясь по пояс голой, но не спешила снимать с себя остальную одежду: подошла к зеркалу, слегка запрокинула голову, обнажив длинную, тонкую шею, расстегнула серебряную цепочку с крестиком, положила на трюмо, взъерошила волосы, стала снимать юбку, потом трусики. Обнаженная, она подошла ко мне, немного склонила голову и спросила:
– Надеюсь, тебя уговаривать не надо?
Пока я мотал головой, давая понять, что уговаривать меня не придется, и быстро снимал с себя одежду, она прогуливалась по спальне, касаясь рукой портьер и стен, как будто никогда этого не видела и хотела узнать, какие они на ощупь. Стесняясь, я нырнул в кровать и накрылся одеялом. Она стояла спиной ко мне и указательным пальцем водила по искусственным цветам, которые пылились в большой хрустальной вазе. Потом повернулась ко мне лицом, подошла к кровати, откинула в сторону одеяло, без смущения оценила все мои выпирающие органы, улыбнулась и стала нежно меня целовать.
Я очень хорошо помню эти ощущения первого сексуального контакта. Когда прелюдия, по ее мнению, была закончена, а я все еще как болван лежал на спине и боялся пошевелиться, она легла рядом и спросила:
– Боишься?
– Нет, – ответил я и лег на нее. – Ты девственница?
Она кивнула.
– Почему ты выбрала меня? – опять поинтересовался я.
– Ты много задаешь вопросов. Займись лучше делом.
И я занялся. Я все ждал, что она сейчас закричит или заплачет. Почему-то у меня были именно такие ассоциации с потерей девственности, но ничего такого не происходило. Она только что целовала меня жадно, как будто прощаясь навсегда, то брала руками мое лицо и целовала урывками в щеки, в лоб, потом опять нежно и сладко в губы, не давая глубоко вздохнуть.