Небеса ликуют
Шрифт:
— Хлебните, хлебните, пане зацный! Горилка страхи ночные прогоняет!
В филижанке — большой кожаной фляге — что-то подозрительно булькало. Я резко выдохнул, приложился губами к мягкому краю…
Да-а-а!
— А теперь кулешу, кулешу, пане Адам! Она, злодейка, такая — с непривычки быка свалит!
…Так пусть не пьет, скотина!..
— Ото пан хлебнул! Знатно хлебнул, даром что латинщик!
Меня потчевали — словно на убой. А почему, собственно, «словно»? Приговоренным к смерти принято наливать чарку.
И даже не
Меня ни о чем не спросили. Даже не намекнули. Поняли?
Но возле камня с буквой «N» я был совсем один!
— А вот к примеру, пан гидравликус, можно ли Днепр плотиной запрудить?
В глазах у пана значкового пляшут черти. В глазах остальных — тоже. Поняли! Я слишком долго стоял у камня!..
— Можно, пане Васыль. И даже нужно. Если перекрыть Днепр ниже порогов, можно будет плавать к Понту от самого Киева. Простая система шлюзов, такое уже делается в Нидерландах. Правда, там не река, там море…
— А пан зацный может и море перегородить? Сарбакан остался там, у переправы. У меня нет даже ножа. Если усачи и вправду верят в заговоры и заклинания, то доживу до утра. Может быть…
Теперь говорят они, вразнобой, перебивая друг друга. Оказывается, пан значковый и его «паны молодцы» не всегда шарили по днепровским берегам. Три года назад, когда capitano Хмельницкий вывел черкасов в поле против гетьмана Потоцкого, они были среди тех, кто пошел защищать греческую веру и казацкие вольности. Их даже вписали в реестр, тот, что разрешил составить Его Королевская Милость Ян-Казимир после Зборова.
Реестр! Что-то знакомое! «Декларация ласки Его Королевской Милости на пункты супплики Войска Запорожского». Полный список казаков, роспись по полкам и сотням! Всех!
Значит, и старый казак Павло Полегенький!..
Микитин Рог! Сичь! Этот список должен быть там! Ведь запорожцам раздают королевское жалованье!
Так-так!..
Снова у меня в руках филижанка. Горилка дерет горло, огнем разливается по жилам. Да, это даже не пульке, не aqua ardiente! Усачам весело, они уже пересчитывают червонцы. Я для них — просто труп. Пока еще говорящий.
— А не споешь ли ты нам, пан Мыкола? Он славно поет, пане Адам, жаль, кобыз не захватил!
— Да что-то не хочется, пане значковый!
— А ты еще хлебни! Во-о-о! И мы с тобой!
Хмель постепенно берет свое. Почему бы не выпить со смертью! Рябая безносая смерть играет на турецком кобызе…
— Так про что спеть, пане значковый? Про Ивася Вдовиченко или про Настю Горовую?
— Да ну их всех! Давай чего веселее! Пан Горбатько прокашливается, поправляет усы, заводит тяжелым басом:
— То не тот ли хмель, что у тычины вьется?..— Ото дело! — удовлетворенно кивает пан значковый. — Давай, хлопцы!
Гей, то пан Хмельницкий, что с ляхами бьется! Гей,Уже не пели — орали. Мне внезапно почудилось, что эта песня — для меня. Чтобы перед смертью понял латинщик, с кем связался!
Утекали с поля ляхов разбитые полки, Ели ляхов там собаки и серые волки. Утекали вражьи ляхи, потеряли шубы Не один там лях лежит, оскаливши зубы!Спели раз, затем затянули по новой, потом вновь пустили филижанку по кругу.
— Эх, не в показанное время вы, пане зацный, в поле наше собрались!
Кажется, меня уже начали жалеть. Того и гляди плакать начнут!
— Скольких мы таких, красивых да умных, под Корсунем попластали, а, пане Мыкола? А под Пилявцами? А у Львова? А какие паненки там были! Как плясали, как юбки задирали!
Теперь я слушал вполуха. Если незаметно отползти в сторону, в темную ночь, залечь в траве. Станут искать, разойдутся по одному…
Нет, не станут — умные. А утром в степи нагонят!
— А как в Полонном жидов резали! Ой, резали! А добра сколько взяли! Китайку на онучи мотали, шаровары дегтем мазали — не жалко! А жидовочек как крестили! Любо-дорого!
Кажется, крещение у «панов молодцов» — любимое занятие. То в Трабзоне, то в Полонном.
Лыцари!
— А та панночка, пан гидравликус, что с вами, она как, мягкая? Небось выучилась у басурман всяким штучкам! Ничего, и нас, сучонка, поучит!
Я лег на спину, закинул руки за голову. …Забытые звезды, нелепый ковш, острый зрачок Полярной…
Где ты, Южный Крест?
— Пане Адам, пане Адам! То просыпайтесь, пане зацный! В голосе пана значкового — тревога. С чего бы это?
— То скорее!
Будил он меня зря — за всю ночь я не спал и минуты. Умереть во сне никогда не поздно — но и спешить ни к чему.
Я откинул плащ. Утреннее солнце резануло по глазам. Среди дымящейся золы дотлевали угли.
— Беда, пан Адам!
Кажется, действительно беда. И дело даже не в том, что глаза у пана значкового с венецианский цехин размером. К кому за подмогой прибежал? Ко мне?
— Клад-то ваш!.. Ой, нехороший тот клад! Утром, как солнце встало, просыпаюсь, а пана Мыколы и нет. Он последним в эту ночь сторожил, от утренней звезды до рассвета…
…Это я слышал. Сидел пан Мыкола, вздыхал, затем прошелся, нужду справил, после вновь повздыхал. А потом тихо стало.
— Мы-то с паном Пилипом на могилу поднялись, глядим!.. Ой, недобрый же ваш клад!