Небесная тропа
Шрифт:
— Кровищи-то сколько! — брезгливо поморщилась вторая тетка, моложе и стройнее первой, видимо, медсестра. — Теперь у них разборки по утрам пошли.
— У них круглые сутки разборки. — Врачиха запихала в рот здоровенный кусок рыбины — вид крови не влиял на ее аппетит.
— Так что же с ним делать? — поинтересовалась медсестра.
— Пускай на стол ложится.
Запах копченый рыбы забивал запах дезинфекции и лекарств, и Рика замутило от этой вони. Медсестра заметила, что он побледнел, и вот-вот грохнется в обморок. Она сунула ему ватку с нашатырным спиртом под нос.
— Эй, родимый, куда поплыл! —
— Ага, Анастасию, — пробормотала врачиха с набитым ртом.
«Господи, хоть бы она дожрала эту рыбину быстрее», — мысленно взмолился Рик.
— Кроссовки снимай, — приказала медсестра.
— Мне не нагнуться, — пожаловался Рик.
— Ну не мне же тебя раздевать, красавчик, — последовал насмешливый ответ.
Кое-как Рик соскреб кроссовки и вскарабкался на застланный клеенкой стол. «Разделочный», — почему-то подумалось ему. Медсестра вколола ему в щеку новокаин и ушла. Исчезла куда-то и врачиха. Остался лишь запах рыбы. Рику казалось, что щека его медленно распухает — будто он засунул в рот кусок мороженой говядины. Глаза Рика смежились, стало тянуть в сон…
— Ерунда! — раздался над ним звонкий голос, и Рик почувствовал, как в щеку ему сноровисто вкалывают иглу, а следом скользит нитка. Чувствовал он и прикосновение пальцев, но при этом не ощущал боли, а только охватывало его желание вырваться и бежать, бежать…
— Ерунда! — повторил женский голос. — Для острастки полоснули. Весь вопрос, от чего хотят тебя отстранить, а, мальчик?
Он слышал голос этой женщины, но лица не видел — глаза слепил свет яркой лампы.
— Не волнуйся, — ворковал голос. — Я так заштопаю — следа не останется. Но только скажи, что ты нарушил. Какую границу? Какую грань перешел? А, мальчик?
— Я… — произнес Рик, не размыкая губ, но при этом отчетливо слыша свой голос и понимая, что и женщина его тоже слышит. — Я открыл дверь в другой мир. А они хотят мне помешать.
— Другой мир? И что ты знаешь о нем?
— Пока очень мало… Столетняя башня. Бесконечные галереи… Голова в облаках. Ноги — в болоте. Трамвай мчится по монорельсу, и с каждым кругом меняется мир внизу… Перунов глаз… Сердце богородицы… Но ты-то кто?
Но он не получил ответа.
— Повернись на бок, — кто-то не очень вежливо пихнул Рика в бок, — и подставь задницу для укола.
— Кто здесь был? — Рик поднес руку к щеке и нащупал полоску пластыря на месте разреза.
— Настя-ведьмачка, — фыркнула медсестра. — Она с порезами чудеса творит. Сколько раз ее в частные конторы звали — не сосчитать. Так что тебе повезло, парень — шрама не останется через несколько недель, на пластику не придется тратиться.
— Она в самом деле ведьма?
— Конечно.
Глава 8
Анастасия ввалилась к нему в квартиру, как к себе домой. Широченная черная пелерина волочилась за нею по полу. Следом шел Пегий. Внешность у него была теперь еще более замечательная: за ушами вздулись красные наросты, покрытые пупырышками, как кожа свежеощипанной курицы. Пегий господин хромал, причем на обе ноги, и постоянно улыбался, будто только что услышал радостную новость.
— Как самочувствие? —
— Прихожу в себя, — не слишком вежливо отвечал тот.
— Он появился, — сообщил Пегий вместо приветствия.
— Где? — Арсений вопросительно глянул на Анастасию, ожидая объяснений, но та не потрудилась ответить, уселась за стол и принялась жадно жевать, будто три дня ничего не ела.
— Там, где его уже нет. — Пегий выдрал из-под локтя Арсения свежую газетку и ткнул пальцем в заметку.
— Эта убитая девчонка его рук дело. Жаль, что тебя там не было: как раз матерьяльчик для твоего «Когтя». Голова у нее, будто ножом срезана. А губы улыбаются…
Арсений сморщился, будто его затошнило.
— …пол, стены в кровавых потеках, — продолжал трещать Пегий. — Тут же из газетки кто-то прибежал, суетится, фотографирует. И все спрашивает: кто ОН?
— Этот тип не может уйти? — спросил Арсений у Анастасии.
— Он, конечно, не обаяшка, но тебе придется его терпеть.
— А что ты имеешь против?! — возмутился Пегий. — Ты же представления не имеешь, над чем я сейчас работаю. Погоди немного, и от меня глаз будет не оторвать! Ибо, — Пегий поднял палец, — я сейчас над своей новой сутью работаю. Спиридуша я подкинул какой-то тетке в трамвае. Кошелек вынул, а спиридуша подложил. Порченного мне продали спиридуша. Я за него отдал золотой червонец царской чеканки, а что взамен получил? Одну нервотрепку и хлопоты. И никакой прибыли. Пять лет мучился.
— Ладно, Шайтаниров, помолчи! — оборвала его Анастасия. — Мы сейчас не тобой занимаемся.
— Ну да, для меня никогда нет времени! — обиженно надул губы Пегий. В толк не возьму, и зачем тебе сдался этот Фарн? Пусть гуляет себе на здоровье. Только вот девчонок жалко.
— Хочу знать, зачем он к нам в город явился, — отвечала Анастасия.
— Как зачем? По бабам прогуляться. Он — существо любвеобильное. Однако разборчив, первых попавшихся не берет. Зато любая ему готова дать, от десятилетней школьницы до семидесятилетней старухи, — объяснил Шайтаниров.
— Ерунда! Я уверена: женщины — только пища.
— Она уверена! — передразнил Пегий. — А сколько раз ты ошибалась?
— Иногда…
— Всегда, мадам, всегда, когда речь заходила о Фарне, — Шайтаниров повернулся к зеркалу и с интересом стал рассматривать красные вздутия за ушами.
Как показалось Арсению, за несколько минут шишки успели изрядно подрасти. Пегий извлек из кармана тюбик крема и принялся смазывать наросты.
— Еще несколько дней, и вы узрите настоящего Кайроса, — сообщил Пегий со сладкой улыбочкой, пряча тюбик в карман.
— Если Барсик не перепутал рецепт, — усмехнулась Анастасия.
— Послушайте, если вам известно, кто убил девчонку, сообщите в милицию, — предложил Арсений.
— Милиция не поможет, — отмахнулась Анастасия. — Не их компетенция. Фарн жрал человечину, жрет и будет жрать. Всегда.
— Почему?
— Потому что это Фарн, сын Фарна, брат Фарна, тот, единый, который всегда именует себя «я-я».
Арсению стало казаться, что эта парочка завалилась к нему, чтобы предаться самому мерзкому разврату — заняться ничего не значащим, убаюкивающим душу трепом. И уже не важно, о чем идет речь — о трупах, о бабах, о выпивке, — все едино.