Небесное притяжение
Шрифт:
Однажды зимой в Ефремов, куда перебрались Мясищевы, пришла телеграмма на имя Володи с сообщением о внезапной тяжелой болезни Янины Евгеньевны. Володя немедля выехал в Тулу. На квартире Толпыго он очутился поздно ночью, к матери его не пустили, уложили спать. Утром его разбудил материнский поцелуй. Телеграмма была вымышленной. Мать пошла на хитрость потому, что не могла переносить столь долгую разлуку с первенцем. Пришел и ее муж, тихо сел у Володиной кровати, погладил его по волосам: «Ты не верь, если говорят, что я злой. Я очень люблю твою мать и тебя. Оставайся
Три дня, прожитых в Туле, оказались счастливейшими и одновременно горькими. Особенно горьким было прощанье — Володя ни за что не хотел оставаться в чужом Доме, и все старания матери и Толпыго оказались бесплодными.
Теперь читатели поймут смысл фразы о собственном Детстве, которую Владимир Михайлович Мясищев обронил в разговоре с женой. Он имел все основания не любить ефремовские годы, не искать в них тешащих воображение воспоминаний. Тем более что в ранней юношеской поре он лишился матери, уехавшей вместе с мужем и несколькими родственниками в Польшу. Позднее к Янине Евгеньевне, поселившейся в Плоцке, уехали Юрий и Евгений, и у Володи не стало братьев. Переписка приносила неутешительные сведения. В 1926 году Володя, оканчивающий в Москве Высшее техническое училище, узнал о смерти Юрия от туберкулеза.
С матерью ему суждено будет увидеться спустя почти четыре десятилетия после разлуки. Поезд из Варшавы прибудет на Белорусский вокзал. На подножке вагона, готовясь сойти на перрон, покажется до боли знакомая и в то же время чужая женщина, пополневшая, постаревшая, но которую все же никак не назовешь старухой, хотя ей уже семьдесят. Она сделает шаг, другой, он крикнет «Мамочка!», она вздрогнет, выпустит поручни и упадет на перрон. Сильные руки поднимут ее, и он, как на рассвете в тульском доме, куда его привела телеграмма о мнимой болезни матери, ощутит ее нежный, долгий поцелуй…
Пора упредить возможное читательское желание и начать рассказ о годах учения Володи Мясищева, о его увлечении техникой, иными словами, о первых семенах будущей профессии, брошенных в борозду жизни, проросших и давших прекрасные всходы.
Сразу надо оговориться: ничего сверхъестественного, как и никакой сугубой привязанности к технике, у Володи не проявлялось. Рос он обыкновенным ребенком, в железках копался, как все в его возрасте, но не более, самодельным ремеслом занимался тоже в меру.
В январе 1913 года он поступил в Ефремовское реальное училище, которое окончил в апреле 1918-го.
Любопытная подробность. Уже спустя много лет, став отцом, а затем дедом, отдавая воспитанию дочери и внучки много сил, Владимир Михайлович не уставал влиять на них «личным примером», особенно подчеркивая, что в реальном училище оп был вторым учеником. Убеждало в этом и одно из его любимых выражений — «типичный троечник». Так он характеризовал людей заурядных, серых. И вот в большом архиве Мясищева, к тому времени еще не разобранном, мне удалось разыскать его аттестат.
К немалому удивлению, я обнаружил, что далеко не по всем основным предметам
Извечное стремление взрослых выглядеть перед детьми образцом для подражания не обошло и Мяспщева. Разглядывая аттестат ефремовской поры, мы с дочерью конструктора Марией Владимировной Мясищевой понимающе улыбнулись…
Учеба не доставляла Владимиру особых трудностей. Его воспоминания, бережно сохраненные домашними, больше касаются иной стороны жизни. Материальное положение семьи к тому периоду резко ухудшилось. Дед Михаил Григорьевич умер, отец, сломленный уходом жены, опустил руки, его заработка едва хватало. Как назло, за одной партой с Володей сидел сын местного колбасника, довольно тупой парень. Он приносил в класс огромные, невыразимо ароматные завтраки и делился ими с тем, кто быстрее выполнит за него задание. Некоторые ребята завтракали таким образом, Володя — никогда, хотя у него и текли слюнки.
Володя много читал (чтение стало одной из его страстей), увлекался приключенческой литературой. Из тульских и московских газет, поступавших в Ефремов, черпал сведения о воздухоплавании. Шла первая мировая война, газеты сообщали о невероятных полетах военного летчика Петра Нестерова, о его геройской смерти, о начале боевых действий эскадры тяжелых вооруженных кораблей «Илья Муромец», о смелых действиях русских авиаторов, бомбивших немецкие тылы, о Евграфе Крутене, создавшем первую в мире авиационную группу истребителей самолетов. Иногда помещались фотографии летательных аппаратов, чем-то напоминавших этажерки. Володя ни разу не видел их в полете, они возбуждали любопытство.
Наступил 1917 год, а с ним в отгороженный от мира высокими снегами Ефремов донесся отзвук близких перемен. Слухи и толки вскоре подтвердились — в столице революция. Весть об этом пришла по телеграфу. Тут же образовался исполнительный комитет. Была разоружена полиция. На улицах вывесили красные флаги, появились люди с красными повязками и пистолетами у поясов — народная милиция. Повсюду митинговали. Оказалось, что и здесь, в захолустье, есть собственные ораторы. Митинговали и в реальном училище, занятия в котором, как и в других учебных заведениях, прекратились.
В ночь, когда стало известно о низвержении царской власти, ударил соборный колокол. Его поддержали колокола других церквей, и многократно усиленный звон мощно и гулко поплыл над сонным Ефремовом. В домах зажигались огни, горожане выходили на улицу, громко читали отпечатанный в местной типографии текст воззвания Временного правительства, наклеенный на фонарный столб. Слышалось пение…
Эта картина отчетливо запомнилась Володе. Таким своего города он еще никогда не видел.
Лето и осень в Ефремове и в уезде выдались неспокойными. Захватывалось помещичье имущество, беспорядки и волнения нарастали. Только с 4 по 31 октября вооруженные крестьяне побывали в 46 имениях.