"Небесный огонь" и другие рассказы
Шрифт:
Вдруг на пороге храма появился невысокий — даже маленький, как показалось моему высокому мужу, монах — старичок с седой бородой. Держался он очень прямо и сразу прошел к раке с мощами.
Священник, чуть задерживая чтение, поднялся на солею, открыл ключиком раку с мощами и у старичка — монаха, не имевшего
Мой муж, наблюдавший это из своего угла, подумал, что все-таки такое испрашивание благословения неизвестно у кого напоминает ему некий магический обряд: и ты не ведаешь, кто тебя благословляет, и он не знает, что у тебя на душе… Короче говоря, он решил даже и не приближаться к этому седому старичку в скуфье.
Меж тем тот уже направился к выходу, прошел мимо моего мужа и даже глянул в его сторону: он был единственным, оставшимся без благословения, но мой муж опустил глаза. И вдруг он уловил, как одна из бабулек, отвечая на вопрос другой, прошелестела что-то такое: «из Англии…»
Тут мой муж встрепенулся — из Англии? Что, может ли такое быть, чтобы здесь и сейчас оказался владыка Антоний? Он об этом ничего не слышал, да к тому же этот маленький седой старичок с прямой спиной вовсе и не похож на того осанистого моложавого владыку из календаря… Тем не менее он понял, что если это и в самом деле владыка Антоний, его любимый владыка, он никогда себе не простит, что был рядом с ним и не попросил у него благословения. Поэтому он ринулся следом за ним.
Владыка уже был в дверях, и мой муж от волнения с некой неожиданной для него самого дерзостью крикнул ему:
— Подождите!
Старчик в скуфье остановился и повернулся, с удивлением глядя на этого странного молодого человека.
Тут мой муж снова засомневался — такой маленький, седенький, а где же его властность? Где сила? Где энергия? И наконец — где панагия? Лишь какой-то особенный блеск в глазах этого все еще неизвестного монаха мог свидетельствовать в пользу того, что это все же сам митрополит Антоний…
Запнувшись, он вдруг спросил обескураженно и еще более дерзко:
— Как вас зовут?
— Антоний, — спокойно ответил старчик. — А вас?
— Владимир, — ответил мой муж и тут же склонился, прося благословения.
Но владыка Антоний даже и не посмотрел на его протянутые руки. Он поднял свои, взял этого дерзкого, и растерянного, и смущенного, и пылающего от стыда молодого человека за щеки или даже за уши, притянул его лицо книзу так, чтобы до него достать, и трижды его расцеловал.
И тут мой муж — надо сказать, что он человек совсем не сентиментальный и отнюдь не склонный к внешнему выражению даже сильных чувств, а тем паче — посредством слез, ощутил такое радостное волнение, что у него
— Владыка, мы вас так любим, вы так много сделали для моей семьи и лично для меня, мы слушаем ваши лекции, записанные на магнитофон, как это важно для нас, какое счастье, владыка!
— Владимир, будем друг за друга молиться! — просияв лицом, сказал владыка. — Будем теперь молиться друг за друга всегда!
— А мы когда-нибудь еще увидимся?
— Обязательно увидимся! — пообещал владыка.
— И сможем поговорить?
— Обязательно сможем!
Мой муж вышел на улицу и, не чувствуя холода, пошел к проходной. Душа его ликовала. Вот, думал он, как бывает, претерпит человек какую-нибудь скорбь, а Господь его так утешит, что сама эта скорбь вменится ни во что…
И он, теперь уже желая поделиться своей радостью с нашим духовником, который тоже очень почитал владыку Антония, попросил какого — то монаха, собирающегося нырнуть в проходную, позвать нашего батюшку.
— Так он болен. Лежит в постели, температура у него под сорок. Грипп, наверное. Как его позовешь?
Вечером (разница с Москвой два часа) у меня в Тбилиси раздался звонок.
— Знаешь, кого я сегодня видел в Лавре и кто меня благословил? — воодушевленно спросил мой муж.
— Знаю, ты видел нашего духовника.
— Нет, он очень болен — помолись… А кого я очень, очень хотел увидеть, но даже и не смел мечтать…
— Владыку Антония? — спросила я, чувствуя, что у меня перехватывает от счастья горло.
— Да! Завтра он служит всенощную на Трех святителей, послезавтра литургию, и я опять его увижу!
Я заплакала. Это было настоящее чудо, милость Божия! Почему-то тогда казалось, что Господь укрепляет нас таким образом перед грядущими гонениями: был, напомню, 1983 год, самое начало. И все духовные радости воспринимались и преумножались ввиду этих будущих бедствий.
Даже в 1986–м году, как бы сейчас это ни казалось странным, монахи, в том числе и лаврские, готовились к большим скорбям — тогда то ли в «Комсомолке», то ли в «Известиях» на первой полосе вышел махровый атеистический фельетон, и черноризцы — и молодые, и зрелые, и пожилые — готовились, в случае чего, уходить в леса, заучивали наизусть Евангелие и богослужебные тексты, а иные — из старых лагерников — так даже начали сушить сухари.
Приехав в Лавру, можно было увидеть старенького согбенного иеродиакона Филадельфа, который, опершись на руку молодого иеромонаха Порфирия, шел из монастыря в храм:
— Как поживаете, отец Филадельф?
— Сухари сушим. Газету-то читала? Опять начинается…
Или старый лагерник, архимандрит Зосима, которому энкавэдешники выбили глаз и на много лет заключили в лагерь на Соловках, теперь, когда я подходила к нему под благословение, грустно качал головой:
— Да — да, недобрые времена грядут… Статью-то видела?