"Небесный огонь" и другие рассказы
Шрифт:
Здесь, в решении свободной воли человека, в его личном выборе — краеугольный камень христианства. Никто и ничто не спасает автоматически. Даже в числе двенадцати ближайших учеников Христовых оказался предатель. У человека до последней минуты его жизни нет верных гарантий спасения. Пока не прервется его дыхание, с ним остается роковой вопрос его вольного произволения, возможность исповедовать Христа или отречься от Него. До самого смертного часа человеку не дано знать, примет ли его — такого, при всех его заслугах или вовсе без оных, — Христос. Единственное, что перекрывает этот страх быть отвергнутым, — это его любовь. Любовь ко Христу, которая
Вечером мы отправились, по совету наших хозяев дома, к бухте неподалеку, в таверну «У Петерса». Столики стояли прямо на небольшом пирсе, так что нас с трех сторон окружало море, а вокруг плавали утки — они с жадностью хватали хлеб, который им бросали пирующие. За соседним столиком оказалась супружеская пара англичан. Англичане с тех времен, когда Корфу был их колонией, облюбовали остров для отдыха. Они приезжают и селятся здесь повсюду — английская речь куда громче звучит на Корфу, чем греческая. Они купаются в бассейнах, хотя иногда и в море, загорают на пляже (женщины порой «топлес»), сидят в тавернах, рулят по извилистым дорогам на арендованных машинах, вызывая законное раздражение водителей из других стран, ибо ездят они слишком медленно, — видимо, потому что им, помимо крутизны и «узины» здешних дорог, приходится приспосабливаться еще и к леворульному автомобилю, и движению, с их точки зрения, «по встречной».
Итак, англичанин с хитрым любопытством посмотрел на меня и вдруг воскликнул:
— Вы актриса? Я видел вас в кино.
— Нет, — сказала я.
— А похожи на актрису. Я сам работаю в кино. Пишу сценарии.
Так мы постепенно разговорились, сдвинули столики. Они представились: Джордж и Хэлен.
— Вон там, на горе, вилла Ротшильдов, а там — владельца фирмы «Феррари», — просвещал нас Джордж.
Впрочем, болтали о том, о сем, даже об английской литературе. Здесь ведь, на Корфу, родились знаменитые братья Дарреллы. Один — Джеральд
Даррелл — писал чудесные книги о всяких зверях — я зачитывалась ими с детства. А другой — тот, который появляется в этих книжках как зловредный и довольно-таки противный брат Ларри, — стал даже лауреатом Нобелевской премии за свои постмодернистские романы. Дом, в котором они жили, целехонек — его недавно купила какая-то украинка. Впрочем, она сама оказалась страстной почитательницей обоих братьев и охотно позволяет всем желающим взглянуть на их жилище.
Помянули в разговоре также Шекспира, Диккенса, Теккерея, Байрона. Потом разговор несколько увял и оживился лишь тогда, когда внезапно перескочил на «падение фунта», которое как раз в это время сотрясало всю Англию.
— Да, — сказал Джордж, — вся эта банковская система крайне ненадежна. Особенно когда в одном банке берешь кредит на покупку квартиры, а другие банки скупают у него риски и потом оказываются банкротами… О, у нас все живут в ужасном напряжении и недоверии: все боятся краха. Не знают, с какой стороны будет удар. Поэтому молодые люди не хотят вступать в брак.
Все эти драконовские брачные контракты, обязательства, а ведь неизвестно, что у тебя случится завтра: вдруг не возобновят контракт на работе или повысится процентная ставка по
— Почему это нет, — возразила я, — А Достоевский, которого тема денег очень волновала? А Бальзак?
— Да, да, но я имею в виду — сейчас, сейчас! Это будит такие страсти, шевеление таких подземных пластов в человеке!
— Ну, а вы сами почему не напишете? Вы же сценарист!
— Я пишу бытовые комедийные сериалы. Это очень хорошо идет. Всегда есть спрос. А трагедии, знаете ли, надо еще пристраивать, искать продюсеров. Словом, это просто не мой конек.
Поэт — декадент, автор «Запастерначья», с которым я познакомилась у моего будущего мужа, когда впервые так бесславно к нему пришла, выполнил свое обещанье и пригласил нас к себе на академическую дачу. Наш общий друг Андрей Витте, который тоже тогда писал стихи, специально для этой поездки угнал у своего отца «Волгу», и мы, почти как этакая золотая молодежь, покатили в Жуковку. Я расположилась на переднем сиденье рядом с водителем, а мой будущий муж сидел сзади. И поэтому я все время оборачивалась к нему, весело щебеча. Даже и не заметила, как, закинув ногу за ногу, острой коленкой уперлась в прикуриватель, и когда он в положенный срок стал выскакивать, чтобы дать огоньку, коленка моя преградила ему путь. И тогда он нерастраченным этим своим огнем что-то внутри машины подпалил. Как только мы вырулили на Рублевку, из отверстия, предназначенного для радио, вдруг повалил черный дым, запахло паленым и Витте, ударив по тормозам, закричал:
— Вылезай! Ложись! Сейчас рванет!
Мы выскочили, отбежали и залегли по — пластунски прямо в сугроб у куста, прикрывая головы кистями рук.
Прошла минута, другая, потом еще. Машина все не взрывалась, и мы продолжали лежать. Наконец Андрюша не выдержал: он ринулся к ней, открыл капот и, сняв с себя куртку, принялся ею бить по дымящимся проводам. Мы кинулись за ним, тоже стащили с себя куртки, не исключая того, что ведь и сейчас может еще рвануть, но он сказал с облегчением:
— Погасил!
И мы поехали, чувствуя, как совместное лежание на голом снегу под кустом в ожидании взрыва, у смерти перед лицом, сблизило нас. И поэтому мы с особым воодушевлением пили у поэта — декадента превосходное красное вино, ели чернослив, начиненный миндалем и пышно покрытый взбитыми сливками, а баснословный Козин нам пел: «Только раз бывают в жизни встрэчи, только раз судьбою рвется нить…» И тут зашел на огонек обещанный нам сын уже тогда легендарного Сахарова Митенька. Не знаю, наверняка теперь это уже солидный господин и весьма недурен собой, но тогда это был пятнадцатилетний шкет с тонкой шейкой и худеньким личиком, сплошь покрытым красненькими подростковыми прыщиками. Он сразу решил вписаться в компанию взрослых девятнадцатилетних людей: опрокинул в себя полстакана виски, проигнорировав эстетскую черносливовую закуску, и пристроился возле меня, явно выказывая желание «приударить».