Небит-Даг
Шрифт:
— А кыз Тыллагюзель, если скажу, что во всем народе, может, ошибусь, но в районе Небит-Дага, без спора, на первом месте — я, на втором — ты! — Вспомнив, что рядом стоит Мамыш, она нисколько не смутилась, но решила немного похвалить и ее, надеясь на поддержку. — Моя новая подруга Мамыш тоже мне нравится. Правда, она немного трусиха: если взлетит воробей, вздрогнет, уронит ведро из рук и прольет молоко. Но теперь ее уж не отправят воевать, так что это небольшой грех.
Как ни чесался язык Мамыш, закаленный в спорах с Атабаем, она все-таки посчитала ниже своего достоинства препираться с Эшебиби и, едко улыбнувшись, промолчала. А Тыллагюзель подумала: «Откуда такая напасть на мою голову?
Не дожидаясь приглашения хозяйки, Эшебиби принялась обстоятельно рассматривать квартиру, точно председатель жилищной комиссии, принимающий новый дом. Заглянув в ванную и кухню, она заявила:
— У вас точно такая же квартира, как у нас!
Квартиры, вероятно, были построены одинаково, но порядок в них был разный. Ванная у Тыллагюзель сверкала чистотой, на кухне посуда всегда в порядке, на полках — ни пылинки. В доме у Эшебиби в ванной висела заношенная одежда, всюду разбросаны грязные тряпки, на кухне тучей вились мухи, немытая посуда валялась на полу. Эшебиби промолчала и о том, что долго отказывалась переехать в новую квартиру. Когда муж объяснил, что теперь не придется возиться с печкой, таскать воду, она повторяла одно: «А где я буду держать козу? Козленок тут задохнется! Ни за что не перееду!» Понадобились усилия всей семьи, чтобы перетащить ее из старой лачуги.
Открыв дверь в комнату, Эшебиби внимательно осмотрела большой ковер, разостланный перед кроватями, пощупала покрывала на них и спросила:
— Это комната Айгюль?
Тыллагюзель, которой больше всего хотелось вытолкать за дверь бесцеремонную гостью, вежливо ответила:
— Здесь живем мы с Таганом…
— Хорошо, пусть будет ваша, — милостиво согласилась Эшебиби.
Потом она зашла в столовую, полюбовалась огромным иомудским ковром, подвигала стулья вокруг стола и перешла в смежную комнату. Тут ее восхитила никелированная кровать, покрытая шелковым одеялом, но не понравились подушки в наволочках с кружевами, хорош был ковер на полу, но уродливым показался туалетный стол с флаконами духов и одеколона, разноцветными расческами, коробочками с кремом. Она не могла понять, зачем нужно такое множество книг на этажерке, поморщившись, поглядела на шляпку, лежавшую на тумбочке. Не спрашивая разрешения хозяйки, Эшебиби раскрыла платяной шкаф и стала рассматривать висевшую там одежду. С удовольствием вдохнув хорошо знакомый запах кетени, шедший от платья из красного домотканого шелка, она принялась искать вышитые женские штаны, но не нашла. Быстро перебирала шелковые и шерстяные платья, добралась до юбок, блузок и отдернула руку, словно схватив что-то грязное. «Эта армянка, жена моего старшего сына, наверно, тоже носит такие мешки, еле прикрывающие колени. Ах, как нехорошо выставлять всем напоказ свои икры», — с отвращением подумала Эшебиби.
— Это комната Айгюль-джан! — уверенно заявила она.
Мамыш, ходившая за ней как тень, не могла наудивляться: бывают же такие бесстыжие люди! «Я не считаю себя стеснительной, но не решусь сделать и сотой доли того, что делает она!» Как только Эшебиби стала рыться в одежде Айгюль, Тыллагюзель вышла на кухню поставить чайник на плиту. Эшебиби, не ожидая приглашения, прошла в столовую и расположилась на почетном месте на ковре. Ее любопытный взгляд не задержался на двустволке, висевшей вместе с патронташем над диваном, на большом радиоприемнике, возвышавшемся в глубине комнаты, а остановился на широкой полке, где стояли два ковровых мешка. Такие мешки были и в квартире Эшебиби, она хранила в них всякую всячину: старый полушубок, верблюжью шерсть, рваные сапоги. Ей и в голову не приходило, что такое старье Тыллагюзель держит в кладовочке, а в мешках сложены
Не спросив Тыллагюзель о здоровье, не обращая внимания на ее беседу с Атабаевой, уверенная, что весь мир занимает только ее особа, Эшебиби вдруг, точно кто ее толкнул, провозгласила:
— А кыз Тыллагюзель, я с вестью!
С первой минуты догадавшаяся, с какой вестью она появилась, Тыллагюзель сдержанно ответила:
— Ой, Эшебиби, вести, кажется, сообщают, когда спрашивают о них.
Эшебиби, вытянув свою почерневшую от пыли ногу рядом с чайником, самодовольно начала:
— А кыз Тыллагюзель, разве ты не знаешь моего характера? Я не из сдержанных. Если не сумею выпалить разом то, что переполняет душу, меня будто кошки по сердцу царапают.
Мамыш не переставала удивляться на Эшебиби. Ее язык вилял без конца, как хвост у беспокойной собаки. Мамыш очень интересовало, что ответит Тыллагюзель на предложение породниться, но для Эшебиби были важны только собственные слова, и она продолжала гудеть на весь дом:
— Я родственника ищу, родственника!
Тыллагюзель прикинулась бестолковой.
— Туркмения велика, Эшебиби, поищешь — найдешь.
С жадностью отхлебнув из пиалы горячего чаю, Эшебиби уставилась на хозяйку.
— Я ищу родственника не вдалеке, а вблизи.
— И вблизи найдешь.
— Мне с тобой хочется породниться.
Скованная своими представлениями о вежливости, Тыллагюзель ответила:
— Хорошее намерение, Эшебиби.
— Ну, так когда проведем той?
Не зная, что ответить, Тыллагюзель переспросила:
— Той?!
— Да. И говори, какой возьмешь с нас калым, какие наряды, все выкладывай…
Мамыш, не ожидавшая такой слабости от Тыллагюзель, многозначительно кашлянула, напоминая о своих прежних переговорах. Тыллагюзель не нуждалась в напоминаниях и только не могла сообразить, как выйти из затруднительного положения, не обидев гостью.
— Видишь ли, Эшебиби, — начала она, — если по мне, так лучше тебя родственницы не найти. Я бы не заставила тебя дважды повторять одно и то же…
Эшебиби не дала ей закончить.
— Я и готовлюсь к свадьбе, потому что уверена в тебе.
— Но…
— Оставим всякие но… Не будем отвлекаться. Дочь твоя не будет в обиде на меня, а сын мой, солнце дня, луна ночи, средний из пальцев… Ты не гляди, что он измазан нефтью. И твой и мой дом, как говорит Сатлыкклыч, освещает нефть. И луна, и солнце часто трутся о тучи, но от этого не меркнет их свет, не так ли, Мамыш?
Сильно сомневавшаяся, что от черного может родиться белое, Мамыш уже хорошо знала Эшебиби и потому неуверенно пробормотала:
— Да, конечно…
Пока Эшебиби усаживалась поудобнее, Тыллагюзель успела закончить:
— Нынешняя молодежь непослушна нам, Эшебиби. Сколько я ни старалась женить Аннатувака на Энеджан, а не на Тамаре, ничего не вышло. И теперь я понимаю, что была неправа. Айгюль тоже будет скорее против нас, чем с нами.
— Почему?
— Она ведь сестра Аннатувака.
Эшебиби раздраженно откинула спадавшую на глаза бахрому своего черного платка.
— Ну, Тыллагюзель, не притворяйся. Воля дочери в руках матери.
— Прошло время, Эшебиби, когда мы слепо покорялись родителям.
— Значит, нужно говорить не с тобой и не с Таганом, а с Айгюль?
— Мне кажется, что это дело не касается ни тебя, ни Сатлыкклыча…
— А кого же касается?
— Это дело самих молодых.
— Выходит, я к твоей дочери должна послать сына?
И, не дожидаясь ответа, Эшебиби вскочила с места и воскликнула: