Неблагая
Шрифт:
Хотя о моем комфорте даже речи нет.
К тому же в чем их винить? Мы представляем собой то еще зрелище.
Мне явно слышится, как лошадь с облегчением вздыхает, когда мы наконец замедляем ход возле единственной в городе конюшни у единственного же постоялого двора. Дождь перестал, тучи неуверенно расходятся, обнажая тусклое оранжевое пятно заката. Воздух резкий, чистый, отдает солью. Где-то вдалеке грохочут волны, и меня обдувает сильный морской бриз.
— Мы слишком рано остановились, — говорит Исольда, спешиваясь на зависть легко. Я перехватываю
Я бы и продолжала путь, но сил не осталось вовсе. Я в любом случае скоро остановлюсь — или чтобы передохнуть, или чтобы свалиться ничком без сознания прямо в придорожную канаву. Исольда оценивает мое состояние и смягчается. У меня все так затекло, что Рейзу приходится помогать мне слезть с лошади, неловко обхватив одной рукой и приподнимая так, будто я не вешу ни грамма. Под ботинками чавкает грязь, которая, как я понимаю, до дождя была улицей.
Исольда подпирает меня плечом.
— Выглядишь неважно.
Мне казалось, что я убедительно скрываю, как сильно мне хочется выползти из своей шкуры и с облегчением рвануть вперед на максимальной скорости, — но, видимо, нет.
Олани, которая из нашей четверки сейчас соображает лучше всех, берет командование в свои руки, пока мы не начали снова препираться. Недовольного Рейза отправляют искать мне новую одежду, а мы с Исольдой идем за ней — устраивать на ночлег лошадей и нас самих.
Я немного колеблюсь, когда замечаю над входом постоялого двора подкову — защиту от фейри. Она не особо защищает, но вполне эффективна как предупреждение для баньши и бродячих фейри: держитесь подальше; не стоит обижать местных смертных. Хоть я и не собираюсь никого притеснять, но прохожу под ней не без дрожи.
Мы с Исольдой молча ждем, пока Олани все устраивает без единого лишнего слова, производя впечатление даже на меня. Нам много чего нужно обсудить, но я не понимаю, о чем можно говорить в присутствии незнакомцев.
Исольда, однако, не умеет долго держать язык за зубами.
— Одна комната? — резко спрашивает она, пока мы тащимся на третий этаж. При каждом шаге мои мышцы горят огнем.
— Можешь заплатить за еще одну, — в лоб отвечает Олани.
Сестра замолкает и сдается. У нас нет ни гроша. Все наше имущество — вообще все — осталось в повозке.
Но сейчас нельзя об этом думать.
В нашей комнате теснятся две узких кровати. Это проблема, но к ней я вернусь позже. Тут относительно чисто — по меркам таких мест, — через толстое пузыристое оконное стекло виден скалистый утес, обрывающийся вниз на добрых тридцать метров, фонарь под потолком едва освещает углы, а еще — какая удача! — здесь есть кадушка с водой.
— Так, — говорит Олани, когда дверь захлопывается, — покажи-ка мне голову.
Исольда трогает свои волосы.
— Не беспокойся. Правда. Ты же перевязала.
Олани закатывает глаза.
— Я выросла в аптеке. Дай посмотрю. — Не обращая внимания на наше
Сестра моргает, но ответить ей нечего. Может, она ранена тяжелее, чем мне казалось.
— Ладно, — вздыхает она. — Дай только ополоснусь.
И тут до меня доходит, что от усталости я едва держусь на ногах, но я не хочу привлекать к себе внимания и пробираться к кроватям посреди комнаты. Вместо этого я просто прижимаюсь спиной к стене и сползаю на пол. Потом подтягиваю колени к груди и расшнуровываю ботинки. Исольда выглядит непривычно уязвимой без черной одежды, которая сейчас свалена в кучу на полу, как сброшенная чешуя. Ее бежевая нижняя рубашка и легинсы — такие же, как мои — превращают ее в мое непривычное зеркальное отражение.
Размотав бинты, Олани ощупывает крепкий череп моей сестры. Ее движения на удивление нежны. Она приподнимает подбородок Исольды и изучает ее зрачки.
— Как, ты сказала, тебя зовут?
— Исольда Грейгроув, — отвечает она. Я так давно не слышала нашей настоящей фамилии, что она звоном отдается в ушах. Может, нам и стоило бы назваться вымышленными именами — однако вряд ли мы сможем играть в эту игру неизвестно сколько дней (или недель). К тому же наше имя не так чтобы известно, в отличие от некоторых, так что какая разница. — А это моя сестра, Сили.
Олани кивает:
— Олани Фулбрейс.
Я не утруждаюсь напомнить, что мы уже знаем ее имя. Я вообще ничего не говорю. Просто рассматриваю свою ладонь, украшенную заклятьем. Кручу рукой и так, и сяк — стрелка все равно поворачивается и указывает в одном направлении. Но куда?
Олани достает из-под плаща сумку и роется в ней. Вынимает баночку с маслянистой субстанцией, мажет блестящую рану на виске Исольды, затем обматывает голову свежим белым бинтом.
— Руку давай.
Исольда подчиняется, подставляя обнаженное плечо.
— Ай! Осторожно!
Олани накладывает на рану мазь из банки.
— Что ты как маленькая? Нельзя научиться драться так, как ты, и ни разу не испытать боли. А тут — ерунда.
Исольда криво ухмыляется:
— Да ну. Прежде мне ни разу не доставалось. — Улыбка ненадолго гаснет, но снова возвращается.
— Я прошу прощения. — Олани не смотрит ей в глаза, сосредоточившись на своих пальцах, которые проворно накладывают повязку.
Исольда пожимает здоровым плечом.
— Не переживай. Давненько никто не выматывал из меня всю душу.
— Думаю, для следующего раза придется хорошенько потренироваться, — мягко говорит Олани. Они обмениваются лукавыми взглядами.
Фантастика, думаю я. По крайней мере, они поладили.
— Так, теперь ты, под… эээ… Сили.
Она проявляет строго врачебный интерес, но я все равно покрываюсь испариной.
— Со мной все в порядке! — возражаю я.
Исольда смотрит на меня так, как когда я все усложняю и веду себя по-детски.
— Сили, не начинай. Посмотри на себя.
Она права.