Небо № 7
Шрифт:
Такие нынче нервы.
Облако № 3
Ремикс нравов: любовь и доллары
Кто знает курс серебреников? Сколько дают за тридцать? [4]
Мама продолжала слушать ремикс на Алену Свиридову.
Уснуть и встать в солнечном мареве — равносильные по сложности задачи.
Мне предстояли обе.
Хотя что я все о себе да о себе?
Пора рассказать вам
4
МММ — Мужчина Моей Мечты.
Странно, кто бы мог подумать, что в 1985 г. с разницей в пару месяцев из двух ничем не похожих, кроме вывесок, зданий вынесут двух ничем не сравнимых, кроме будущего, младенцев? Меня и Друга из Бронкса.
Говорят, мой отец, в день, когда я вылупилась, заплакал. Потом он, естественно, все отрицал — но все равно приятно.
А что касательно Друга из Бронкса, то встретились мы только спустя шестнадцать лет — познакомились в Лондоне, а впоследствии выяснилось, что живем в соседних домах. Так я стала пацаном в юбке, а он подружкой в спущенных штанах. Мы сидели и курили купленные напополам сигареты на всех паутинках и качелях от Пречистенской набережной до Арбата и обсуждали все, включая планы на жизнь. Потом я уехала…
А Сашка начал свою взрослую жизнь (в семнадцать-то лет) с мечты заработать свой первый миллион, не догадываясь, что только настоящие глупцы его зарабатывают.
Друг из Бронкса учился в музыкальном училище, пел (и пил, кстати, тоже), трудился как шмель день и ночь, но его голос всегда был одним из… Помните, на Олимпиаде или другом спортивном симпозиуме играла песня Era — Ameno? Так вот, эту песню записывали в 1999 г. на одной из студий в Таллине. В одном из хоров, звучащих в треке, пел Сашка. Мечтающий быть соло.
Соло — это всегда одиночество. Пришло запоздалое понимание, о котором он мне написал в одном из ночных sms, отправленных в пустоту Лондона, что одного голоса мало. Нужен еще и папа.
Папа был, но вкладываться не хотел, потому что в последнюю очередь желал сыну будущего популярного исполнителя. Внешность у Саши была своя, особенная. Но не для сцены — не было в нем той банальной смазливости, которую с таким смаком и удовольствием хавала российская публика. Сашка пел со смаком, но такая публика пока была не по зубам. Сам же Друг из Бронкса откровенно выражался, что «еблом не вышел» — однако многих девушек, влажных от одного его появления, такая характеристика не пугала.
Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».
Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома
Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так — если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.
— А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? — спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.
— Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?
— Даю честное пионерское.
— Еще Советским Союзом поклянись!
— Да легко!
— Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная — прямо жуть. — Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. — Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.
— Кто сказал, что был?
Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.
И начал снова поведывать мне свою историю.
В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор — вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.
Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону — как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку — и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.
Много лет назад они поехали после института в центр и засели в «Кофе-хаусе» на Мясницкой, где сейчас только потрескавшийся кафель да обшарпанные стены и куда теперь захаживают лишь местные бедняки, раньше раздававшие флаеры «Две чашки по цене одной» на улице. Так они и пьют те самые чашки разбавленного капучино.
Сашка заходил в подобные места тогда (хотя тогда для студента это вовсе не было постыдным), когда они попадались ему на пути — как в тот раз. Они сели в углу — так, чтобы ничто, кроме сентябрьского вечера, не смогло им помешать. Женька приобрела, войдя в кофейню, сумрачно-серьезный вид.
— Что ты будешь? — спросил Сашка, не переводя взгляда с меню на нее.
— Ничего. — Она испуганно отбарабанила почти заученный ответ.
Видимо, у нее просто не было денег.