Небо № 7
Шрифт:
— Я бы не обиделась, если бы мы поехали домой. Или если бы ты сказал, что занят и не приехал.
— Знаешь, мне один мудрый человек рассказал, что «занят» в китайской письменности состоит из двух иероглифов — «мертвый» и «сердце». Так что для тебя я всегда свободен.
— Во всех смыслах?
— Во всех, — чуть поразмыслив, ответил Сашка.
Его всю жизнь губила любовь к периферийным взглядам. К открытым глазам, незнанию многого, простоте душевной, он пытался в этом найти настоящее и грел на груди волков, потом сожалел и снова начинал
Друг из Бронкса (которого я решила разом переименовать в Друга из Салтыковки) сидел на крыльце, как говорится, глубокой посадкой, расставив широко колени, облокотившись дорогой кожаной курткой о грязные ступени. Перекинув одну ногу через его, расположилась я. Когда я выпаливала очередную пыльную мысль, по инерции дотрагивалась ладонью до его колена. Все, что между нами было, — инерция. Странное слово, но показательное. Я могла обниматься с лучшим другом и спать с ним в обнимку — но не могла подпустить так близко Макса. Почему?
Я задумалась над тем, что счастье — только миг. И этот миг был на скамейке напротив крыльца — до сих пор видела отца, сидящего там лет пятнадцать назад, глядящего, откуда дует ветер, и твердящего, что завтра будет дождь. Как он шутил. И рассказывал друзьям, какой была мама в молодости: «Касательно совместных вылазок Ната обычно жила так. В кино — пойду, целоваться не буду. Пить — не стану. Откажется, а потом жалеть будет, что шампанское не попробовала, и начинала спрашивать, какое оно было. И все время пробовала все из моей тарелки, Наташка моя!»
Никогда не понимала, как мама может быть Наташей и откуда у мам вообще берутся имена?
Мама никогда не задумывалась, что счастье может быть эмоциональным расчетом. А его иллюзия может быть не только эмоциональным расчетом, но и простым коварством, это я про Эмиля. А я боюсь с самого детства и размышляю по вечерам, как бы не спутать счастье с его иллюзией…
— Знаешь, Машкин, а мне не по себе от происходящего! Я знаю, что мне врут. Врут партнеры по ресурсу, заметь, ну не просто так они поставили меня генеральным директором, и случись что, сама понимаешь, кому отдуваться придется, знаю, что мне врет Женька, по мелочам, но где-то она мне врет. Да и… знаю, что надо в себе заткнуть это, но я так боюсь, что со временем, проходя по улице, я вместо «Привет, мы раньше не встречались?» получу: «Эй, а это не ты засадил моего шестнадцатилетнего сына в тюрьму?»
— В смысле?
— Да, когда мы закрывали ресурсы конкурентов, у меня был вариант засадить шестнадцатилетних ребят, и если бы они нам не продались, так бы и пришлось сделать. Ничего не поделаешь — это жизнь.
— А я не смогла бы.
— Ты только не обижайся, но называя работников префектуры гондонами, ты далеко не уйдешь. Я все думаю, куда бы тебя на работу устроить — взял бы тебя к себе
— Не надо, я знаю, что как только с друзьями начинаешь работать или хоть как-то пересекаться по делу, то дружба гаснет.
— А Женька снова ушла с работы.
— Саш, только не подумай, что я параноичка, но почему каждый раз, когда вы миритесь, она уходит с работы, а каждый раз, когда расходитесь, устраивается?
— Не знаю. И даже знать не хочу. И думать. И больше не задавай мне подобных вопросов, — он сказал это так грубо и дерзко, что меня передернуло.
— Жениться на ней смог бы?
— Со временем — да. А сейчас я как представлю, что в моей квартире появятся эти горы бабьего хлама — мне не по себе становится, все эти баночки, скляночки, тряпки, до которых нельзя дотрагиваться, да меня в дрожь от всего этого бросает.
— А о хороших сторонах этого вопроса не думал?
— Да я и в ресторанах могу есть. Нет, не созрел, не готов. Не могу.
— Просто не хочешь.
— Я тут девушку встретил, сидели в Блэке уже под утро с приятелем, ты меня знаешь — я шампанское не люблю, а тут захотелось, подходит одна официантка, говорит, что шампанского нет, а спустя сорок минут мне приносит бокал. Очень милая девушка. Она часто обслуживает мой столик.
— Ты ей хоть чаевые оставляешь хорошие?
— Думаю, да. Только на этот раз я не так просто отделался. Обещал сводить ее на свидание. По иронии судьбы она живет недалеко от моей дачи, поеду туда на днях и к Сашке заеду.
— Опять потянуло на периферийные взгляды? А как же Женька?
— А что Женька? Я Женьку люблю.
— Я ту Сашу не знаю, но я за нее, просто потому, что мне Женя не нравится.
— Ты ей тоже.
Я в этом не сомневалась.
Нам было лень идти смотреть фильм «Достучаться до небес» — как можно думать о чужих жизнях, когда над тобой гигабайты чужих звезд, и только одна твоя — счастливая!
Не знаю как до небес, но вот до зеленых чертиков мы в ту ночь достучались.
Если бы все происходящее с нами смогло бы уместиться на театральный помост, то следующие события звучали бы следующим образом: явление второе «А поутру они проснулись», действие первое «Невменоз». Я попробовала открыть глаза, казалось, веки присоединили к товарному составу, и сумбурно пропыхтела:
— Блин, все, больше никогда. Слышишь, Саш, никогда больше, — почти прохрипела та половина меня, которая проснулась.
— Что никогда больше? Пить не будешь? Где-то я уже это слышал.
Почему-то именно тогда, когда хочется есть, — есть нечего. Нет под рукой забитого холодильника, а лишь пустующий годами дом, нет сил дойти до магазина, хочется отломить кусок свежего белого хлеба, намазать майонезом и положить сверху кольца репчатого рука, или сварить яйцо всмятку и, заедая бутербродом с маслом, есть его, слегка посолив. Какие устрицы, о чем вы.