Небо без звезд
Шрифт:
Ну скажите, как можно жевать суп?
Алуэтт знала, что, подобно сестре Мьюриэль, должна вкушать пищу медленно и вдумчиво, наслаждаясь каждым куском, который приготовил для них отец. Знала, что если хочет со временем стать сестрой, должна соблюдать все правила, быть внимательной на уроках, изучать «Хроники», помогать в библиотеке и прилежно исполнять свои обязанности.
Обычно она такой и была: внимательной и прилежной.
Только сегодня это давалось ей труднее, чем всегда.
Потому что сегодня у нее был трансмиттер.
Алуэтт окинула взглядом трапезную Обители: десять сестер тихо и сосредоточенно черпали ложками суп. Опустив свободную руку в глубокий карман хламиды, заменявшей ей платье, она
Такой крошечный. А сколько он для нее значит!
Алуэтт так напряженно боролась с улыбкой, что даже губы заболели.
Два месяца. Вот сколько времени ей пришлось собирать трансмиттер. Сто два дня тайных трудов за верстаком сестры Денизы, пока та вместе с другими сестрами запиралась в Зале собраний для ежедневного ритуала Безмолвного Размышления. Целых два месяца.
А сегодня она наконец проверит, окупится ли ее тяжкий труд.
Алуэтт легонько погладила грань трансмиттера кончиками пальцев. И представила, сколько возможностей открывает этот маленький аппаратик. Он был ключом. Ключом к тайнам, к неизвестной ей части мира.
Мира, который Алуэтт почти не помнила и не видела вот уже двенадцать лет.
А ведь он существовал всего в каком-нибудь десятке метров у них над головой.
От резкого тычка в бок Алуэтт едва не выронила ложку. Выдернув руку из кармана, подняла взгляд на принципаль Франсин, главу Обители, встретила взгляд ее стальных серых глаз. Сестра похлопала по воздуху ладонью и многозначительно указала взглядом на миску Алуэтт. Опять их воспитанница слишком спешила за едой.
«Помедленнее, – напомнила себе Алуэтт. – Не торопись, не то они догадаются…»
Снова опуская глаза на миску с супом, она поймала взгляд своей любимой сестры Жаке, пославшей ей ободряющую улыбку. Короткие темные волосы Жаке торчали во все стороны, свободная рука играла с четками. Каждая сестра носила на шее нитку четок, и Алуэтт не терпелось получить точно такие же. В этот знаменательный день ее имя выгравируют на маленькой металлической бирке, подвешенной на концах нити.
Алуэтт взглянула на стенные часы. Осталось всего пять минут. Отсчитывая секунды, она слышала только звон ложек в суповых мисках да щелканье бусин на четках Жаке. Пока наконец – наконец-то! – тишину не нарушил звук колокольчика, возвестившего об окончании трапезы. Алуэтт первой вскочила на ноги. Подхватив свою миску, она стрелой бросилась в кухню, где отец вытирал посудным полотенцем большой котел.
– Merci papa! [15] – выкрикнула она, бросила миску в раковину и, развернувшись на пятках, подхватила с крючка на стене два ведра.
– Эй, куда это ты так спешишь? – крикнул ей вслед отец. – Просто спасибо? Твоему papa уже не причитается поцелуя? Ты, видно, стала слишком взрослая?
Ухмыльнувшись, Алуэтт поспешно вернулась к нему. Она выросла уже высокой, такой высокой, что в низких дверях Обители ей приходилось пригибать голову, но, чтобы поцеловать отца в щеку, все же понадобилось встать на цыпочки.
15
Спасибо, папочка! (фр.)
Он нагнулся к дочери, блеснув жесткими седыми волосами в полумраке кухни, и ответил на поцелуй, чмокнув ее в лоб.
– Не забудь вовремя отскрести полы, Маленький Жаворонок, – шепнул он. – Не то принципаль Франсин будет недовольна.
Алуэтт насупилась:
– Принципаль Франсин всегда мною недовольна.
Гуго Торо был настоящий великан, с ладонями, широкими, как обеденные тарелки. Но эти руки
– Она хорошая женщина, Алуэтт. Она была добра к нам. Дала мне работу. – Гуго махнул полотенцем, обозначив одним взмахом всю кухню. – И она предоставила нам дом, убежище на целых двенадцать лет. Сердце у принципаль Франсин доброе.
Он улыбнулся, и морщинки стрелками разбежались вокруг темных глаз под густыми белыми бровями. Затем отец понизил голос и заключил:
– Хотя иной раз она, конечно, и бывает слишком строгой.
Отец одной рукой легко подхватил кухонный котел, поднял его над головой и поставил на верхнюю полку. Как будто огромный котел был не тяжелее полотенца. Когда он задвигал котел на место, короткий рукав его рубахи соскользнул, открыв на мускулистой правой руке пять серебристых бугорков. Отец никогда не рассказывал, что значит эта метка и откуда она у него взялась. Алуэтт часто водила пальцами по металлической поверхности, считая ямки и выпуклости и выспрашивая, почему и у нее тоже нет таких. Тогда папа смеялся, ласково и снисходительно, и говорил только: «У тебя таких никогда не будет, ma petite. Никогда». Один раз она поинтересовалась, были ли такие же удивительные блестящие метки на коже ее матери. Он ничего не ответил.
Гуго Торо дарил Алуэтт любовь – пожалуй, даже больше, чем она заслуживала. Он давал ей пищу – больше, чем доставалось третьему сословию на Латерре. Но он редко давал дочери ответы на вопросы.
Так что она уже почти отвыкла их задавать.
Почти.
– Папа, а теперь мне надо идти, – сказала Алуэтт, подхватив наконец два металлических ведра. – Но после ужина я помогу тебе с посудой.
– Как же, как же, от тебя, пожалуй, дождешься, – засмеялся он и ласково махнул в ее сторону полотенцем. – Все, Маленький Жаворонок, кыш отсюда!
Алуэтт отнесла ведра к кухонной мойке и открыла кран. Вода сегодня набиралась мучительно медленно.
«Ну, скорей же, скорей», – про себя торопила она струйку.
Наполнив наконец ведра, Алуэтт вытянула их из раковины и потащила из кухни по грязному коридору. Ведра оттягивали руки, вода расплескивалась на полы длинной серой хламиды. Но двигалась девочка быстро. Она годами скребла полы и носила воду, а потому стала сильной. Не такой, конечно, как отец. Но все-таки сильной.
Добравшись до вестибюля, она осторожно поставила ведра возле маленькой ниши, в которой скрывался единственный выход из Обители. Сестры, направляясь в Зал собраний, уйдут в другую сторону. И там запрутся самое малое на два часа за своими Безмолвными Размышлениями. А если кто из них и забредет в этот конец убежища, то увидит ведра и решит, что Алуэтт где-то неподалеку моет полы.
Она их и вымоет, разумеется, но только потом. Обязательно как следует все отскребет.
Только сперва проверит, работает ли трансмиттер.
Алуэтт нырнула под арку. Почти все комнаты Обители были маленькими и темными, а потолки можно было достать рукой. Но самым тесным и обветшалым был вестибюль. В нем едва хватало места, чтобы открыть внутрь тяжелую дверь из пермастали. Через эту дверь Алуэтт прошла лишь один раз в жизни: когда в четыре года вместе с отцом появилась здесь, в тайном убежище под землей. После того как ее мать умерла от тяжелой болезни, отец пришел просить сестер о помощи, потому что не мог же он совсем один растить малышку. Едва Алуэтт оказалась внутри, как дверь с лязгом захлопнулась, запечатав их внутри на целых двенадцать лет. Она не помнила ни тот день, ни того, как они жили, прежде чем очутились тут. Порог Обители переступали только сестра Жаке и сестра Лорель, доставлявшие с Зыбуна припасы на неделю: лишь эти две женщины открывали дверь и поднимались вверх по лестнице, ведущей в большой мир наверху.