Небо и земля
Шрифт:
Пришлось поехать на Неглинную. Среди завсегдатаев бильярдной суетился какой-то человек, голосом и повадкой напоминавший отца, но, подойдя ближе, Быков увидел, что обознался.
Его начинали злить бестолковые поиски. За несколько часов обошел он много московских бильярдных, но отца нигде не нашел. А где же Ваня? В тихом переулке, в бедной бильярдной сказал ему лысый маркер, что стоит поехать в заведение на Петроградском шоссе, неподалеку от ресторана «Яр» — там полиция не особенно досаждает, и порою играют до утра.
Быков решил съездить
Было уже поздно, когда он дергал ручку звонка в подъезде деревянного двухэтажного дома. Ему долго не открывали, хотя можно было расслышать, приложив ухо к двери, доносившиеся из дома звуки: и стук костяных шаров, и раздраженные голоса споривших игроков.
Он сунул швейцару зелененькую бумажку-трехрублевку.
— Милости просим, господин хороший, — тотчас сказал обрадовавшийся трехрублевке швейцар. — Сами знаете, в такое время каждого пускать боязно. Истерзаешься, право, за почку-то…
Швейцар провел Быкова в темную комнату с буфетом, со столиками, уставленными бутылками из-под лимонада.
Два человека хмурого вида и неопределенного возраста шептались возле окна. Увидев Быкова, они прекратили беседу и тотчас поднялись навстречу.
— Может быть, господин прапорщик не откажется сыграть со мной? — спросил низенький жирный завсегдатай бильярдной, чем-то напоминавший знаменитого кинематографического шутника Глупышкина, чья толстая, неуклюжая фигура давно уже примелькалась на экранах кино.
— Я не играть пришел.
Игрок, напоминавший Глупышкина, тотчас же рассыпался в любезностях:
— Сразу видно, что вы — человек строгих правил и не играть пришли. А может быть, по маленькой и не откажетесь, так просто, только для видимости, с небольшим интересом?
— Отстань, говорят тебе…
Игрок, недоуменно пожав плечами, отошел в сторону.
Быков медленно обходил комнаты, в которых стояли бильярдные столы.
В самой дальней комнате игра шла особенно оживленно. Человек двадцать столпились у входа и жестами одобряли хорошие удары: говорить здесь запрещалось. Чадила керосиновая лампа, подвешенная к потолку. В комнате было душно. Клубы табачного дыма вились вокруг играющих. Маркер, немолодой, бородатый, с грустными, чуть осовелыми глазами, вынимал из лузы шар. Он высоко подымал каждый шар над головой, словно хотел убедить присутствующих, что игра идет точно по правилам и нет никакого мошенства.
Игроки священнодействовали. Они, казалось, приросли к киям и так привыкли сгибаться над бильярдным столом, что даже после удара по шару не подымали головы.
Низенький, с маленьким, в кулачок, лицом, был особенно ловок: подряд он положил четыре шара.
— Лучший игрок в пирамиду, — шепнул на ухо Быкову какой-то суетливый соглядатай. Быков вздрогнул: да ведь этот же игрок и есть родной отец Иван Павлович…
Быков посмотрел на игроков и, спрятавшись за выступом двери, принялся рассматривать отца. Только теперь он понял, почему не сразу узнал его: старик казался помолодевшим —
Игру закончили, вынули из луз красненькую — десятирублевую бумажку, перешедшую в карман папаши, и маленький старичок направился к выходу.
Следом пошел Быков, осторожно ступая на цыпочках.
Иван Павлович остановился возле окна в буфетной, задумался, положил руку на подоконник.
Быков оглянулся. В комнате, кроме буфетчика, никого не было.
Он подошел сзади к отцу и хлопнул его по плечу.
Иван Павлович оглянулся, в сердцах пробормотал было какие-то злые слова, но вдруг смутился, замигал растерянно, поглядел искоса на нежданного гостя.
— Петруха, — сказал он наконец, — никак ты?!
— Собственной персоной.
— Как же ты с фронта приехал?
— На поезде.
— А по воде не ехал?
Издавна запомнилось Быкову обыкновение старика спрашивать приезжих, не доводилось ли им ехать по воде.
— Не ехал.
— Поди ж ты! — удивился старик.
— Не очень ты обрадовался, увидев меня, — обиженно сказал Быков.
— Я-то? — вздохнул старик. — Да я, почитай, дня не провожу без того, чтобы по тебе не плакать.
— А забыл разве, что обещал не играть на деньги?..
— Случайно вышло сегодня: пари держали…
— Ежели так, давай поцелуемся…
Он так крепко обнял отца, что Иван Павлович вдруг закашлялся и умоляюще простонал:
— Хватит, Петруха, хватит… Вижу, почитаешь меня: сыном ты всегда был заботливым, добрым…
Они сели за стол. Старик ради встречи заказал чай с пирожным. Быков ласково поглядел на отца, словно хотел еще раз вспомнить, как бегал в детстве босой, в коротких штанишках, по саду и ходил в окраинный трактир за «мерзавчиками» водки, к которой старик питал особенное пристрастие. А какие удивительные небылицы умел рассказывать отец: он и теперь остался верен своим старым правилам.
— В Москве-то, слышал новость?
— Не слыхал.
— Вот ведь, — огорчился Иван Павлович. — Ну да ладно, я тебе расскажу… — Он закашлялся, поперхнувшись, потом еще раз поглядел на сына, и, словно окончательно удостоверясь что рядом сидит его, Ивана Павловича Быкова, кровный сын, сказал:
— Понять не могу, как такого Голиафа родил!
Он потер виски и грустно промолвил:
— Матери-то не помнишь?
— Не помню.
— Хороша была очень! Я за нею четыре года ходил, делал предложения. Она, знаешь, какая была?
— Откуда мне знать?
— Очень для меня была снисходительная. А ростом большая, немного поменьше тебя. Я с ней под руку никогда не ходил. Она, бедная, в тифу померла.
Он всплакнул немного и тотчас принялся рассказывать о последнем московском чуде:
— Будто воздушный шар надувают, и он бомбу в тысячу пудов подымет.
— Надувать-то его надувают, да вдруг его ветер в сторону унесет?.. — насмешливо отозвался Быков.
Иван Павлович огорчился, укоризненно покачал головой: