Небо лошадей
Шрифт:
И прижав тебя к себе, целуя тебя, я, которая никогда никого не целовала, обещала тебе, что мы никогда не расстанемся.
9
На следующий день я сказала Адему и Мелиху, что иду к дантисту и меня не будет несколько часов. Кармин был занят воспроизведением набросков, сделанных накануне возле пруда, он без сомнения поверил мне, потому что рассеянно согласился, придерживая Жозефа, который уже решил, что мы снова идем в парк, и попытался выскользнуть на лестницу. В его гостиной были разбросаны тюбики с зеленой, голубой и пурпурной красками.
Я поинтересовалась у сына, хочет ли он остаться дома вместе со спящим отцом или посидит в отеле в ожидании Адема, откуда я смогу потом его забрать.
— Сегодня у стойки дежурит Валерия, — сказала я, ну ты ведь знаешь ее, она очень милая, ты мог бы помочь ей, если захочешь.
И он с
— Это не очень-то хорошо для него, — сказала я тогда, но Адем только пожал плечами и возразил:
— От чего ты хочешь его уберечь? Он довольно рано узнает, каков мир на самом деле.
Девушки, приводившие в отель своих клиентов, баловали его, у них всегда в запасе было что-нибудь интересное. Валерия, одна из дневных администраторш, иногда присматривала за ним, если и Адем, и я были заняты. Адем думал, что иногда Валерия сопровождает клиента в номер, чтобы заработать немного денег, и однажды, когда я пришла за Мелихом чуть раньше, то нашла его сидящим в одиночестве у стойки и рисующим на листочке, вырванном из регистрационной книги. Мне пришлось позвонить несколько раз, прежде чем Валерия наконец появилась, красная и растрепанная, одергивая юбку. Избегая моего взгляда, она сказала, что все было прекрасно и что Мелих хорошо вел себя. Я постояла в дверях, не зная, что сказать, и только пробормотала спасибо, но Валерия не ответила, она так и не смогла посмотреть мне в глаза и только напряженно пожала плечами. А я подумала, что могла бы быть такой же, как она, если бы Адем не приютил меня, тоже могла бы следить за чужими детьми, отлучаясь с клиентами в номера.
По дороге мы с Мелихом зашли в бакалейную лавку, чтобы купить мыло, пахнущее лавандой, две плитки шоколада и рулон фольги. Мелих обожал разрезать мыло на маленькие квадратики — иногда он мог быть таким педантичным: ему выдавали нож без зубчиков, и он разрезал большой кусок на маленькие одинаковые кубики, лиловые и душистые, которые потом раскладывал на умывальники в ванных комнатах. После этого он разрезал на квадратики шоколад, заворачивал его в блестящую фольгу и раскладывал по кусочку на каждую подушку, трогательно оставляя лишние кусочки на блюдечке у стойки. Некоторые комнаты, дороже других, оставались незаселенными на протяжении многих дней, и иногда летом мы обнаруживали, что наволочки на подушках испачканы растаявшим шоколадом; тогда я просила, чтобы Адем приносил их мне, и я стирала сама, ничего не говоря Мелиху, чтобы не расстраивать его.
Мы пришли в отель, Валерия обняла Мелиха и радостно воскликнула, когда он гордо показал ей покупки. Они вместе уселись за стойку. Я поцеловала сына, посмотрела на него несколько мгновений, но он был слишком занят, чтобы помнить о моем присутствии, и ушла. В бакалейной лавке я украдкой купила сухую гвоздику, чтобы пожевать ее на обратном пути и создать видимость, что была у дантиста; открыв флакон, я завернула три штучки в салфетку и сунула в сумку, остальное выбросила в урну.
Затем медленно направилась в сторону парка. Мне не хотелось бежать, как накануне, теперь я была одна, и мне было страшно. Я боялась твоих упреков, конечно, где я была все эти годы, куда пропала после обещаний никогда не расставаться, и куда подевались все эти придуманные судьбы королей, принцев, прославленных моряков, деревьев, достающих до неба, которые я обещала тебе, и почему теперь у тебя осталась только эта грязь и нищета, почему только это существование изголодавшегося попрошайки? Но было и еще кое-что — да, тебя забрали у меня, в этом я могла бы поклясться, но еще я знала, что сама убежала от тебя, убежала, чтобы выжить, потому что мы не могли продолжать жить в тени гигантских деревьев с колокольчиками, мы не могли продолжать жить в отражении луны. Я пробралась туда, где ты не мог меня найти, и снова спряталась под кровать в пыльную темноту, но уже без тебя, потом вылезла с другой стороны и убежала не оглядываясь. Когда я видела тебя в последний раз, тебе не было еще двенадцати лет, но ты уже страдал этой странной болезнью, и мы все не знали, вырастешь ли ты когда-нибудь.
На этот раз мне не пришлось идти в глубь парка
Я не слышала ни одного слова из того, что ты рассказывал. Слышала только музыку твоего голоса, поднимающегося и опускающегося, превращающегося то в шепот, то в шепчущий крик, и мне больше не нужно было смотреть на тебя. Дети сидели молча и иногда вздыхали, только один из них, самый маленький, решился задать вопрос. Но я видела твое склоненное лицо, ты не смотрел на зрителей, видел только свои руки, которые двигались возле твоего лица, смотрел в пространство, и твои глаза были почти закрыты. Ты жестикулировал и разражался раскатами смеха, как ребенок, откидывая назад голову, словно невидимая рука вдруг хватала тебя за волосы, чтобы погрузить ее в такую же невидимую воду; и страх, удивление, радость, отражавшиеся на твоем лице, были так естественны и правдивы, что что-то каждый раз переворачивалось у меня внутри. Твои широко раскрытые глаза наполнялись слезами, твои губы дрожали, и эти жесты, эти поднятые к небу и птицам руки так и сопровождались раскатами дикого смеха. Я видела, как двое мужчин обменялись понимающими взглядами, и поняла, что, если дети жадно ловили каждое твое слово, — да еще, наверное, старики, нетвердо стоявшие на ногах плечом к плечу и опиравшиеся один о другого, словно в странном сне наяву, — то все остальные были здесь только потому, что твоя речь действовала на них как странный гипноз, ты казался им поющим сумасшедшим, они наверняка даже немного побаивались тебя.
Лишь в тот момент, когда дети начали вдруг смеяться, с тем восторгом, который всегда означает облегчение, я поняла, что история закончилась. На какое-то мгновение они еще оставались неподвижными, затем с сожалением начали вставать, а некоторые подошли бросить свои пожертвования в шапочку, которую ты снял и положил на землю. Они кидали монеты, конфеты, печенье, которые нагрелись в ручонках и испачкали их джемом или шоколадом. Пожилая дама подошла и, с трудом нагнувшись, положила рядом с шапочкой алюминиевый лоточек с едой, который вынула из своей плетеной сумки. Один из мужчин, прежде чем уйти, небрежно швырнул монету к твоим ногам.
Тут я вспомнила, что у меня в сумке было яблоко, которое я брала для Мелиха и которое он так и не съел.
Я встала, чтобы положить его в твою шапочку, мои колени были испачканы травой. Поддавшись внезапному порыву, я бросила в нее гвоздику, мне хотелось привлечь твое внимание, чтобы поговорить с тобой. Но ты довольствовался только тем, что, не поднимая глаз, кивнул головой.
Вскоре все дети разошлись, и ты начал собирать деньги, затем сунул их в карман. Сложил печенье и алюминиевый лоточек в тряпочную сумку; я видела, как ты собрал рассыпанную гвоздику, внимательно рассмотрел зерна и поковырял их ногтями, чтобы почувствовать аромат. Потом ты бросил гвоздику на дно сумки вместе со всем остальным, надел свою шапочку и поднялся. Не глядя на меня, ты направился в глубь парка. Я оцепенела на мгновение, крик — твое имя — комком застрял у меня в горле, я закрыла рот рукой, чтобы сдержать его, и, как сомнамбула, последовала за тобой.
Я шла за тобой почти до самой чащи. В какой-то миг мне хотелось броситься за тобой, схватить за плечи или за волосы и встряхнуть, встряхнуть, чтобы прекратить эту комедию и наконец узнать друг друга. Мне было непонятно, знал ли ты о моем присутствии, но ты вдруг остановился и положил сумку на землю. Ты смотрел на меня так подозрительно, почти гневно, что я смогла только пройти еще несколько шагов и остановиться. Теперь вблизи я видела, как ты бледен, это была нездоровая бледность больного человека, твои губы были почти бесцветны, щеку пересекал шрам и поднимался до самой брови, он должен был бы придать грубость твоему лицу, но с ним ты казался еще более хрупким, ломким, как стекло. Твой висок был испачкан землей, этот грязный след был похож на отпечаток большого пальца. Так мы долго и неподвижно стояли лицом к лицу. Что-то дрожало внутри меня, мне хотелось упасть на землю, окунуть лицо в траву и больше не вставать; я узнала это ощущение, оно возвращалось ко мне из моего забытого прошлого. Отведя глаза — вынести твой взгляд было уже невозможно, — я наконец спросила: