Небо начинается с земли. Страницы жизни
Шрифт:
Гитлеровец понял молчание Захара по-своему. Он поднялся из-за валуна и на ломаном русском языке крикнул:
– Русс, сдавайсь! Русс, не уйдет!
Сорокин бросился навстречу фашисту. Двигаться по глубокому снегу было трудно, полы распахнувшегося реглана парусили на ветру, замедляя бег.
Захар уже отчетливо различал лицо фашистского офицера – одутловатое, обросшее рыжей щетиной. Он тяжело дышал и ругался. Захар заметил, что на пальце волосатой руки немца, сжимающей рукоятку финского ножа, сверкал золотой перстень. Это кольцо на руке врага почему-то повергло Сорокина в бешенство.
– Гад, гад! – заорал он и поднял
Сорокин был в полутора-двух шагах от фашиста, когда тот, замахнувшись ножом, прыгнул на него. Острая боль обожгла лицо летчика. Он упал навзничь, крепко ударился затылком и на миг потерял сознание.
Захар пришел в себя, дышать было трудно. Фашист лежал на нем, уцепившись руками за горло. Сорокин напряг последние силы и оторвал от своей шеи руки врага. Рывок – и он сбросил с себя гитлеровца. Оба лежали на снегу обессиленные. Потом снова вскочили. Немец поскользнулся, и в этот момент Сорокин изловчился и нанес ему резкий удар в живот. Враг упал.
Сорокин стал искать свой ТТ. К счастью, он тускло поблескивал на снегу в трех шагах от него. лётчик выбросил патрон, давший осечку, и выстрелил в лежавшего у его ног врага.
Стало тихо.
В тундре
Сорокин прислонился спиной к холодному граниту сопки. Его била противная мелкая дрожь. Сказалось напряжение воздушного боя, вынужденной посадки и рукопашной схватки не на жизнь, а на смерть. И все это произошло за какие-нибудь полчаса. Ныла раненая нога. Сорокин стоял и ждал, не появится ли еще враг. Он уже боялся, что у него не хватит сил встретить его. Неужели придется погибнуть после того, как два фашиста лежат убитыми в снегу? Дрожащей рукой Захар нащупал в кармане кожанки патроны, положенные туда запасливым Родионовым. Очень пригодятся они теперь. Плохо повинующимися пальцами с трудом зарядил пустую обойму. Несколько патронов упали при этом на землю. Поднять их не было сил.
Измученный, стоял он у скалы, сжимая в правой руке пистолет. Другой рукой он прикладывал к пылающему лицу пушистый снег. Но боль не утихала, и кровь продолжала струиться, падая на снег крупными каплями.
Сорокин ждал. По-прежнему было тихо.
Когда он доставал из кармана патроны, то нащупал рукой маленькое зеркальце. При бледном свете рано наступающих сумерек Захар взглянул в зеркало и ахнул. Финка фашиста вспорола всю щеку. Зияющая рана вспухла и стала покрываться кровяной коркой.
Сорокин сорвал с шеи длинный зеленый шарф и замотал им лицо.
Никто больше не появлялся.
Пурга остудила разгоряченного летчика. Кончилась нервная дрожь. Он немного пришел в себя.
«Надо идти домой… Но где свои? Наверное, отсюда километров за шестьдесят – семьдесят. Я летел на юго-восток. Значит, чтобы попасть к своим, надо пробираться на северо-запад…»
Сорокин посмотрел на наручный компас. В драке разбилось стекло и выпала стрелка. Придется ориентироваться иным способом.
Шатаясь, лётчик подошел к своему самолету, вынул из кабины ракетницу с ракетами и пакет с бортпайком. Он рассовал по карманам галеты, пачку печенья, две банки мясных консервов, плитки шоколада, маленькую бутылку коньяку и медленно побрел к выходу из ущелья.
Стало совсем темно, хотя по расчетам летчика было не более двух-трех часов дня. Пурга не унималась.
Захар обрадовался,
Захар как завороженный наблюдал за феерической сменой ярких красок северного сияния. Он любовался им и раньше вместе с товарищами по эскадрилье около своей землянки. Но сейчас, когда он остался один на один с суровой природой северного края, полярное сияние подавляло своим величием.
– Красота! – пробурчал Сорокин. – Красота, чтоб ей провалиться! А впрочем, кстати…
Он подошел к мохнатым елям, росшим на склоне сопок. При свете северного сияния было отчетливо видно, что у них с одной стороны веток значительно меньше. Основания шершавых стволов поросли рыжим мхом. Значит, на этой стороне север. лётчик встал лицом к северу, протянул руку налево – на запад и мысленно проложил линию, куда, по его догадкам, надо было идти.
Померкло и потемнело небо. Сорокин почувствовал, что леденящий ветер пронизывает насквозь и кожаное пальто, и комбинезон, и китель. Становилось все холоднее и холоднее. Сверху сыпался порошок изморози, жгучий, как раскаленные опилки железа.
Летчик шел, стараясь не сбиваться с курса, поднимаясь на сопки и осторожно спускаясь с них. Горело лицо, ныла простреленная нога.
И опять наступил короткий полярный день. Белесоватое холодное небо низко нависло над хаосом сопок и гранитных валунов. Сорокин подумал о том, что он давно уже не ел. Достав из кармана шоколад, он положил в рот небольшой квадратик и закричал от дикой, нестерпимой боли. Верхние зубы, выбитые финкой гитлеровца, плоха держались в кровоточащих деснах.
Захар выбросил консервы, галеты, печенье: все равно теперь не понадобятся. Идти стало легче.
«Значит, есть не придется. Ничего, дойду и голодным, обязательно дойду, – подумал летчик. – Если суждено умереть, то лучше среди своих. Не оставаться же, в самом деле, на съедение волкам…»
В конце октября в Заполярье день, похожий больше на сумерки, длится два с половиной – три часа. И снова кругом густая, черная тьма. Она гудит, стонет, слепит, захватывает дыхание. Но усталый, раненый, голодный человек идет во тьме, вытянув вперед руки, как слепой, идет, натыкаясь на валуны, руками ощупывая сосны и ели, чтобы найти мох с северной их стороны и не сбиться с пути.
Спускаясь с одной из обледенелых сопок, Захар поскользнулся, упал и на своем кожаном реглане скатился, как на салазках, вниз. В памяти всплыло далекое прошлое, годы раннего детства.
…Семья Захара, родившегося в год Великого Октября, жила в сибирском селе Глубоком, неподалеку от Новосибирска.
Самой большой радостью для деревенских мальчишек было катание на ледянках с гор во время масленицы. Вот когда отводил душу. Из коровьего кизяка он и его друзья лепили гнезда. Заливали их на ночь водой, и ледянка готова. Вечерами при мигающем свете факелов из соломы с гиканьем и смехом они летели стремглав на своих ледянках вниз, под откос.