Небо падает
Шрифт:
Кэти показала на картинку на коробочке. Раздался щелчок.
— Ты только что сфотографировал собственную ногу, — заметила Кэти.
— Почему они ничего не объясняют? — сказал Римо.
— По-видимому мы должны сфотографироваться на паспорт, — сказала Кэти.
— Ага. Тогда мы сможем попасть в Ханой.
Кэти О’Доннел направила картинку с солнышком на солнце. Потом поднесла картинку с большим голубым глазом к собственному глазу. Потом нажала кролику на нос.
Фотография вышла через минуту. Она была немного нечеткая, но для паспорта годилась.
— У тебя талант, —
Тогда она сунула аппарат ему в руки, приставила его палец к носу кролика, направила камеру на себя, отступила назад и велела ему щелкнуть.
С третьего раза у него получилось.
Он взял камеру, а ей сунул металлическую печать. Она пропечатала фотографии в паспортах. Кто-то за час доставил Римо печать Соединенных Штатов Америки! Он получил указание ее уничтожить. Сделал он это мгновенно, руками, как будто почистив ее. Она превратилась просто в кусок металла, который он тут же выбросил.
— Как ты это сделал?
Еще более поразительным был его ответ. Он объяснил это в мистических терминах силы и сути, которые могли проникать в атомарное строение вещей.
С одной стороны, он умел делать вещи невероятные. С другой — заученно барабанил метафизические объяснения, как детские стишки. И не мог разобраться в инструкциях для четырехлеток.
Она попробовала спросить его об этом.
— У меня всегда сложности с механизмами, — признался Римо. — Но когда они все запутывают своими инструкциями, становится совсем невыносимо.
— Что путаного в том, чтобы надавить кролику на нос?
— Понимаешь, ты же ученая. Ты такие штуки понимаешь.
— И насчет морковки во рту у кролика тоже понимаю, — сказала Кэти.
— Ну хорошо, ты такая умная, но ты же была занята в малденском эксперименте и знаешь, что мы ищем. Так что, если мы это найдем, ты это узнаешь.
— Думаю, узнаю, — сказала Кэти.
Она не могла себе представить, как они будут выбираться из коммунистической столицы, но ей достаточно было того, что она могла наблюдать за чудесами, которые творил этот человек, а за это она согласилась бы и в концлагере посидеть. Если бы случилось самое худшее и ее бы поймали, она сумела бы поторговаться за свою свободу. Кроме того, мужчины всегда остаются мужчинами. Надо будет — она что-нибудь придумает.
Но она надеялась, что до этого не дойдет. Скорее, она рассчитывала на вереницу окровавленных тел, от которой вся ее нервная система запоет от наслаждения. Она даже надеялась, что на их пути будут вставать отряды, которые ему придется уничтожать, чтобы продолжать путь. Одно маленькое убийство, просто чтобы солнышко светило ярче, и она снова могла почувствовать себя женщиной.
Но у них было безупречное прикрытие. Они были членами международного комитета защиты прав человека в Юго-Восточной Азии. Их имена, в отличие от фамилий были настоящими. Значит, он уже известил о ней свое начальство. Еще она поняла, что у Римо были неограниченные возможности в некоем ведомстве, которое могло быстро решать любые вопросы.
Она думала обо всем этом, сидя в тускло освещенном салоне шведского авиалайнера и испытав только что полнейшее удовлетворение от волшебных рук этого чудесного человека по имени Римо. Ример Болт,
— Я никогда не встречала такого человека, как ты, — сказала она. — Ты так не похож на остальных мужчин.
— Не похож.
— А на кого ты похож?
— На другого. Правда, кажется, он не из этого времени. Не знаю. Не будем об этом.
— Он твой отец?
— Вроде того.
— Я бы хотела его увидеть.
— Спи, — сказал Римо.
Перед посадкой в Ханое члены международного комитета по правам человека в Юго-Восточной Азии обсудили проект постановления относительно этих самых прав. Они пришли к выводу: Ханой оговорили, уровень жизни и свобод в нем таков, что может служить образцом для всего остального мира. Решили: обвинить американские средства массовой информации в искажении фактов.
Человек, читавший коммюнике, был актером. Он знал искусство преподнесения новостей, как никто другой. Он играл газетчиков на Бродвее и на телевидении.
— Мы просто хотим, чтобы правда вышла наружу, — заявил он.
— А как насчет сотен тысяч людей, которые мечтают выбраться из освободившегося Вьетнама? — спросил Римо.
Упоминать об этом особой нужды не было. Он не собирался ничего менять. Просто эти люди так уверены в своем интеллектуальном превосходстве над средним американцем. Было так смешно слушать, как они обсуждают провинциализм американцев, продажность их средств массовой информации.
— Это не вьетнамцы. Это китайцы, — сказал докладчик, чье потертое лицо так часто мелькало по американскому телевидению, когда он заявлял о своем желании трудиться во благо человечества.
— И что же? — спросил Римо.
— Бегут не вьетнамцы, а семьи тех, кто когда-то приехал из Китая, — сказал докладчик от комитета по правам человека.
— Вы хотите сказать, что они имеют права только в том случае, если их национальность безупречна? — спросил Римо.
Он много раз слышал об этом в Штатах, с тех пор, как стало очевидно, что Вьетнам превратился в концлагерь. Иначе почему бы оттуда стали бежать люди?
Этот человек, твердивший через слово о необходимости борьбы с фашизмом, сам тупо проповедовал те же идеи. Он мог не подозревать о том, что он гуманист и быть фашистом. Собственную глупость он признал бы в самую последнюю очередь. К моменту посадки в Ханое было признано, что американская пресса искажает прогрессивность ханойского режима.
Пресс-релиз на завтра должен был касаться проблемы бомбежек вьетнамских рисовых плантаций, которые повредили почву и создали трудности в сельском хозяйстве.
Комитет по правам все еще работал над проектом сообщения, отрицавшего наличие в Ханое американских пленных, но его сначала должны были утвердить во вьетнамском министерстве обороны.
По прибытии в Ханой их встречала толпа журналистов, которые ждали выступления руководителя группы. Тот взъерошил волосы и расстегнул рубашку, чтобы походить на журналиста. Он зачитал резолюцию, и в голосе его сквозили нотки сожаления по поводу того, что средства информации его страны искажают положение вещей в стране, народ которой мечтает только о мире во всем мире.