Небо — пусто?
Шрифт:
Но… живое существо, брошенное на втором этаже седьмого подъезда, напротив квартиры Мадлены и Сидора Сидорыча, тянуло к себе силой собственника, самодура: «помой», «проветри»… Только самодур этот не унижал, не оскорблял. Её, Дорино, служение ему — добровольное, она жаждет подчиниться ему и каждым своим действием — к ублажению его — наслаждается. Подтереть пол, умыть стены, окна, кафель ванны и раковин — что ребёнка умыть. Особенную роль в этой квартире играют углы. Почему-то в них больше всего скапливается пыли. А именно от углов — равновесие, чистота.
Все составные квартиры противопоставлены небу. Теперь Дора сама — после того, как во дворе всё вычистит и уберёт, — гонит себя от неба под крышу, сама сажает себя в клетку. Но в своей клетке она
Квартира начала совершать в ней изменения. Не в квартиру, прямо в душу въехали вещи. Чуть оранжевый кухонный гарнитур, громадный холодильник с просторными камерами, трёхдверчатый, подмигивающий бежевым светом шкаф для тряпок, тахта-диван, с бежевым, тёплым плюшем, искрящимся жёлтыми солнечными каплями, вкрапленными в ткань.
Продуктов у неё мало, но Дора часто открывает холодильник и любуется его яркой белизной. Тряпок у неё мало, но Дора распахивает шкаф часто и смотрит на просторные полки и на сверкающее зеркало. По несколько раз на дню она подходит к тахте-дивану в спальне и гладит плюш — всё тепло, скопившееся в мире, сосредоточено именно в этом плюше, оно согревает замёрзшую на улице руку.
Она вполне умещается на широкой половине тахты-дивана, но ей нравится раскладывать красивое сооружение и лежать раскинувшись — вдоль тахты, поперёк, по диагонали, и, как бы ни легла, вокруг всё равно остаётся свободное пространство. И кошки… каждая может развалиться, не касаясь друг друга, чего никогда не получалось в семиметровке.
Эйфория. По-другому не назовёшь её состояния, когда они с Кролем с самого утра ездят по мебельным магазинам, а потом возвращаются в сопровождении спецмашины, везущей им их новое сокровище.
И каждый раз она говорит Кролю:
— Спасибо Егору Куприяновичу.
Управились за два месяца: и её квартиру, и Кроля — обставили, растратив все сбережения.
«Ну что ж, такое бывает раз в жизни, заработаю», — успокаивала она себя.
Дора раздулась до размеров квартиры. Себе самой она казалась квартирой, укомплектованной чистой, красивой мебелью, пахнущей фабрикой, магазином.
И явились в её характер черты, которых не было в ней сроду. Она прикрыла плюш тахты покрывалом. Тут же и принялась волноваться: не прорвут ли кошки своими когтями тряпку и не раздерут ли плюш? Теперь утром и вечером, когда кошки по очереди ходили в туалет, застилала пол газетами, боясь, что они принесут на лак запах мочи. Трижды в день меняла песок, а опасность запаха всё равно оставалась. Конечно, кошек можно заставить и в туалет ходить, но раньше у неё собственного туалета не было, а теперь разве переучишь?
И двор перестал быть её единственным домом, которым был столько десятилетий.
Люди к ней по-прежнему тянутся. Рудька знакомит её со своей женой — грузинкой. Рассказывает о распределении на их экономическом факультете — он решил ехать с Наной в Тбилиси. Мадленина Даша после школы приходит к ней — обедать и делать уроки. Так же выводит Дора погулять старушек и так же сидит с малышами, но теперь ни на минуту не задерживается после того, как разведёт старушек по домам, а малышей матерям отдаст, спешит домой — к непонятному, не знакомому раньше, что так тянет к себе!
Теперь иной раз и не успевает, а то и забывает перед уходом взглянуть в небо, где её прошлое столько лет продолжает жить живой жизнью.
Егор Куприянович тоже там, рядом с её близкими. Но он и — в её квартире, в каждой отлакированной Кролем половице, в каждой электрической лампочке и в каждой вещи, что они с Кролем купили. Егор Куприянович — её Бог, которому она возносит благодарственные молитвы. Его имя так и свернулось клубочком на языке. И всё время видит перед собой складки щёк, морщины,
С переездом Ксен стал спокойнее (может быть, потому, что другие коты не смеют и близко подходить к тахте), но оберегает свою территорию ревностно, даже окропил границы, чётко очертив их, за что Дора резко выругала его, первый раз в жизни. Но он остался невозмутимым: дело сделано, за черту никто не посмеет переступить.
Как только появилась квартира, Кроль стал обедать у неё. И у неё забирал себе еду на завтрак.
Она купила поваренную книгу и выучилась на старости лет готовить. Перед животными не станешь выпендриваться, по выражению Кроля. Каша с варёными рыбой или мясом, и — готово, все сыты, а для Кроля — старалась. То голубцы затеет, то — пельмени, то — бефстроганов, а то — плов… Глаз не сводит: нравится Кролю или нет её стряпня? И его «Ну, мать, удивила!» или «Расстаралась ты, мать, спасибо!», «Как это твое изделие называется?» превращали её в суетливую курицу, готовую снова нестись к плите и делать для своего детёныша даже невозможное. Кроль уплетал за обе щеки, просил добавку и после обеда светло смотрел на неё, удоволенный и благодарный.
Он любил рассказывать ей о своём дне. Ещё по новоселью она знала начальника цеха, пробойного, сухопарого дядьку и двух слесарей, с одним из которых Кроль подружился — не разлей вода. Звали парня — Петько. Почему «Петько», непонятно, Петько не был ни украинцем, ни белорусом. Да и «Петько» скорее подошло бы к невысокому, тощему подростку, а Кролев Петько — громила в полном смысле этого слова: рост — ближе к метру девяносто, плечи — выходят за все рамки самых больших размеров, на голову шапку не подобрать, только делать на заказ, как и костюмы, как и обувь. Внешность — внушительная, а лицо, с песочными круглыми глазами и пухлыми губами, — детское. И душа у Петько — заботливая: помог Петько Кролю, когда тот только пришёл из армии, освоиться на заводе, обрести устойчивое положение. И с первого дня вместе ходят они на заводские вечера, в кино. С каждым новым рассказом Кроля Петько обрастает всё новыми удивительными качествами — может он починить самую безнадёжную поломку, достать самую дефицитную деталь, любому начальнику мозги запудрить. А ради друга способен не спать и не есть сутками — вместе делать его срочный заказ — халтуру.
Кроль ест не торопясь, и в его рассказах — не только день прокручивается в подробностях, но и армейская жизнь его и Петько, но и любимые фильмы. Здесь, за столом, — Смоктуновский в «Берегись автомобиля», Юрий Никулин, Леонов…
Любит она стирать Кролево бельё. Особенно долго воротник и манжеты рубах трёт, словно от их чистоты жизнь зависит. Королевой ездит в «Запорожце» на рынок, под скрипучую и грохочущую музыку «старикашки», как называет Кроль свой «Запорожец». Любит восседать рядом с Кролем и крутить головой, разглядывая дома, машины, людей. Любит, когда на неё смотрят — рядом с сыном она сидит! Но чаще сидит развернувшись всем корпусом к Кролю — любуется. Разговоры они бесконечные ведут — о чаях с Соней Ипатьевной и Наташей, о летнем лагере для детей, что организовали они с Соней Ипатьевной во дворе, о котятах от Оспы и Кляксы (Рыжуха котиться перестала), которых они с Кролем возят на Птичий рынок, о пальто, что нужно срочно Кролю купить, но лучше пошить — подогнать как следует под фигуру (у Наташи в ателье — подружка в портнихах)…