Небо — пусто?
Шрифт:
Посреди свадьбы, в паузу, возникшую после слов Петько «Семья нужна для того, чтобы ребёнок не чувствовал себя сиротой», Дора услышала голос Виточки в день их знакомства: «Мы — современные, сначала попробуй, подходим ли друг другу, а потом строй жизнь….» и — неожиданно — подумала: а если был у неё… остался от Акишки ребёночек?…
Дикий поворот.
Тощий мальчик, уже в миг рождения с длинными руками и ногами… — здесь, в её доме, в её дворе. Играет в песочнице, как когда-то Рудька, по катку несётся, на турнике, как когда-то Зошка, солнце крутит… Акишкин сын.
Если бы… они с Акишкой… тогда,
Сейчас, в восьмидесятые, в эту минуту, Акишкина мама веником заметает, сор в угол, виновато улыбается — мол, не успела убрать, и уже из дверей, убегая на работу, говорит: «Пусть вечер у вас сегодня будет счастливым…».
Настольная лампа. Свет от неё очерчивает небольшой круг на письменном столе. По радио музыка — концерт из произведений Чайковского. И они стоят посреди комнаты, прижавшись друг к Другу.
Сейчас что-то победит, что-то сметёт все правила привычной жизни…
Она отшатнулась тогда от Акишки, схватила веник, принялась снова мести комнату…
Акишка подошёл, снова обнял, неловко склонившись к ней.
«Дошенька. Доша…»
А она выскользнула. А она бежала прочь от него. Нельзя.
Почему «нельзя»? Чего она тогда испугалась? Их любви? Ребёночка? Мир стоит на любви и рождении детей.
Сейчас бы жил Акишкин сын.
Может, Виточка в этом права? Сначала нужно понять, подходят ли… Что за чушь?! У Виточки — программа. У них с Акишкой — любовь. Они должны были быть вместе, и ничего стыдного в этом не было бы…
— Тёть Дор, ты что? — подошёл к ней Петько. — Пойдём танцевать, хочешь?
Запрятав в себя поглубже тот вечер, поднялась было, да наткнулась на насмешливый взгляд Виточки. И — осела под ним, не разбирая, какая сила в том взгляде и в самой Виточке, почему эта сила повелевает всеми окружающими.
— Спасибо, Петько, — пролепетала. — Лучше скажи мне, когда ты женишься?
— Э, — засмеялся Петько. — Я в капкан не хочу. Моя жена, может, и не родилась ещё. Я, тёть Дор, не верю этим девицам, гляди, как сломала богатыря! — доверительно прошептал Петько.
— Что же ты ему-то не сказал, глаз не открыл? — подхватилась Дора в надежде, что вдруг возможно ещё спасти её Кроля от Виточки.
— Не сказал? Да я чуть не избил его! Чего только не говорил! Одно твердит: «С картинки…» А теперь и о ребёнке заботится, — Петько горестно вздохнул. — Да он не в себе, заболел, слова отскакивают, как мяч. от стенки. Пропал парень.
— И я думаю, пропал. Что делать, Петько?
Петько пожал плечами.
— Развести при первой возможности. Ребёнка отнять. Хотя у такой отнимешь разве? Тигрица. Ты не кисни, тёть Дор, тебя он любит, может, и ничего… тебя не затронет…
— Так не бывает. Его затронет, меня — затронет.
— Вы что тут скучаете? — подскочила Виточка. — Пойдём, свидетель, потанцуем! — Виточка жрёт глазами Петько. Чуть не на колени прёт к нему, прижалась животом к его ногам.
Петько встал.
— Со мной не побалуешь, — усмехнулся. — Я тебе не Кроль. Мне в нужник надо. А ты дуй до мужа, — похохатывая, Петько двинулся в коридор.
Дора почувствовала — а ведь Петько гаркнуть хотел, да свой порыв обратил в хиханьки-хаханьки. Умный. Не хочет Кроля потерять — ведь коли Виточка
Так и ей надо: вглубь, внутрь загнать свою антипатию к Виточке, открытая война повредит, а не поможет. И Дора улыбнулась:
— Может, покушаешь чего, Виточка?
Ненависть к Виточке родилась из игры и лжи, из раздражения, почему ей приходится прятать свои истинные чувства, из страха потерять Кроля, из радости рабства Кроля, из его сияющих слепых глаз, из его восторженного голоса «Мать, ты только посмотри, как она вилку держит», из Виточкиного музыкального возмущения — «Как я говорила посуду ставить?» и из ежедневных мелких деталей, что иголками впиваются в её, Дорину, плоть, и жгут, и кровоточат. Вся усеяна иглами, они торчат внутрь. Любое движение причиняет боль. Но ненависть свою Дора загнала вглубь. С рождением Кати эта ненависть нырнула ещё глубже, в самый тайник души, туда, где притаилась та ночь — ночь несостоявшегося праздника их с Акишкой любви и несостоявшегося материнства. Ненависть свилась клубком и прижалась к любви, самой большой во всём мире, Часами сидит Дора неподвижно возле коляски приткнувшейся вплотную к клумбе.
Из золотистых веснушек и золотистого пуха волос — смотрят на неё и в небо глаза Кроля.
— Спасибо, — говорит Дора Небу, — что похожа на Кроля.
Лишь тельце — в мать, узенькое, складненько, маленькое, что, может, и хорошо — девочка же!
Чуть в стороне ещё две коляски — по обыкновению подкинули ей малышей. И в песочнице дети играют — Мадленина Даша среди них. Дора следит за ними, но теперь её чувства ко всем остальным, детям совсем не те, что испытывала она когда-то, когда Кати не было. И нос им вытрет, и руку с песком отведёт, чтобы не бросила та рука песок в чужие глаза, но что-то тугое и нетающее возникло между нею и другими детьми: они — чужие, а Катя — плоть от плоти.
— Спасибо, — бормочет Дора, когда Катя улыбается ей, или хватает и тянет её волосы, или бьёт по погремушке, висящей над коляской.
«Спасибо» — теперь главное слово в Дориной жизни.
Стёп лежит под коляской, сложив свои уши шалашиком, и сторожким взглядом поводит вокруг. Стоит кому-то хоть на шаг приблизиться, он начинает рычать.
Никто не учил, а вот, поди ж ты, не лает, понимает — разбудить может. Никто не учил, а понимает: это их с Дорой собственное, не коснись… Рычит. И тот, кто рвётся к Доре, нетерпеливо говорит: «Подойди ж ты, наконец. Ещё укусит. Кто подумал бы, что таким львом вырастет?»
Дора подходит, разговаривает, разрываясь от гордости, — смотри-ка, все видят, внучка у неё есть, и её пёс защищает её внучку от всего мира.
Катя росла быстро. Вот стала ползать по песку. Теперь и вовсе трудно пришлось другим детям и родителям. Дора вынуждена была посадить Стёпа на цепь.
Он обиделся. Выл, бесновался, когда кто-то из взрослых подходил к песочнице и склонялся, как ему казалось, над Катей. Он хотел служить службу — оберегать Катю от всего мира.
А однажды, когда мальчик, ровесник Кати, ударил её игрушкой по голове, Стёп сорвался с цепи. Ещё мгновение, и он впился бы в ребёнка. К счастью, Дора успела схватить его за ошейник. «Смотри, дома будешь сидеть», — выговорила она ему.