Небо в алмазах
Шрифт:
— Это... Так это... Так это милиция вчера приезжала.
— На кой? — спросил я, стараясь выглядеть беззаботным.
— Это... Так ведь... Так ведь убили там кого-то.
— Там? — показал я на веревочки.
— Ага, — подтвердил сосед. — Аккурат в кустиках. Незнакомый какой-то мужик. Мне его показывали, так я не признал. Всем показывали, никто не признал. Тебе разве не показывали?
— Меня дома не было. На рыбалку ездил.
— Ага, — сказал сосед, потом в его мозгу что-то сработало, и в глазах зажегся огонек недоверия. —
— Дядины удочки были, — сказал я и, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, добавил: — И рыбу у него оставил.
— А посуду? — с трагическим надрывом спросил сосед. — А посуду — тоже дяде?
— Тоже, — признался я. — Но в следующий раз — обязательно тебе привезу посуду.
Сосед проворчал что-то насчет несбывающихся обещаний, которые дают все, кому не лень. Между тем из кустов возле огороженного участка возник Константин Сергеевич Шумов, на лице которого не читалось не то чтобы угрызений совести, там вообще ничего не читалось. Шумов был невозмутим, как сфинкс, и одновременно невинен, как младенец. Сочетание этих двух качеств придавало его лицу легкий налет идиотизма, но не мне было в этом его упрекать.
— Глянь, — прошептал сосед, оборачиваясь в сторону Шумова. — Это мент переодетый. Они тут со вчерашнего дня шастают. Пойду-ка я отсюда, пожалуй. А то еще докопаются, где моя лицензия на сбор бутылок...
Сосед поправил на плече пустой рюкзак и энергично зашагал в сторону парка культуры и отдыха. Собирать урожай.
— Народ говорит про тебя, что ты переодетый мент, — сообщил я Шумову, когда тот окончательно выбрался из кустов и подошел к подъезду. — А народ зря не скажет.
— Я не обиделся, — ответил Шумов. — Меня и похуже обзывали. Ну, теперь, может, объяснишь мне, что это было? Там, возле гаражей?
— Это когда у тебя так здорово сработала интуиция?
— Точно, — согласился Шумов.
— Она мне тоже в голову стукнула, но уже попозже... — похвастался я, но Шумов сурово оборвал:
— Интуиция не должна быть в голове, она должна быть в пятках, в коленках или в заднице. А до головы пока дойдет, — Шумов махнул рукой. — Я вообще не понимаю, как ты до сих пор жив с такой интуицией.
— Едва-едва. Хотя на этот раз интуиция мне не была нужна, потому что это был мой дядя.
— М-м-м? — заинтересовался Шумов. — А кто у нас дядя? Премьер-министр?
— Пенсионер.
— Премьер-министр на пенсии? Да, им, кажется, сохраняют охрану пожизненно.
— Он был в спецслужбах. Потерял руку. Ушел на пенсию, — коротко отрапортовал я, однако Шумова мои слова не удовлетворили. — Иногда от скуки он любит прокатиться по городу в компании таких же пенсионеров и устроить засаду на кого-нибудь. Например, на родного племянника.
— Где моя сумка, племянник? Ты положил ее в гараж, я надеюсь?
— Надежда умирает последней, — сказал я, посмотрел в глаза Шумову и добавил более конкретно: — Твоя только что сдохла. Дядя забрал сумку. Вместе
— То есть плакали наши надежды на влиятельных дружков Америдиса, — сделал безошибочный вывод Шумов. — Мама-мама, почему ты родила меня таким умным? Почему мне так трудно общаться с другими людьми? И почему эти другие люди так легко разбрасываются тем, что мне с таким трудом достается? Через два часа у Карабаса, — заключил он.
— А?.. — я непонимающе уставился на Шумова.
— Через два часа. В «Золотой Антилопе». Встречаемся — ты и я. Все понятно или оформить официальное приглашение?
— Я не могу через два часа, — сказал я, виновато поглядывая на забрызганные грязью шумовские ботинки. — Дядя сказал, чтобы я два-три дня сидел дома и не высовывался. Он сказал, что разберется с Тыквой и Хрустом, но я должен сидеть дома. Поэтому через два часа...
— Я убью Карабаса, если тебя не будет через два часа. И напишу рядом с трупом: «Это сделал Хохлов». Судя по твоей дурацкой улыбке, убийству Карабаса ты будешь только рад. Тогда мне придется изнасиловать Карабаса и написать рядом тот же текст. Что, уже не улыбаешься?
— Я плачу. А если серьезно, то что изменится через два часа? И зачем куда-то переться, если можно подняться ко мне и там все обговорить?
— Мало того, что у тебя ослабленная интуиция, — скорбно констатировал Шумов. — У тебя еще и склероз. Кто мне только что сообщил, что его дядя зарабатывал свою пенсию в спецслужбах?
— Ну и что?
— Ты приболел головой не на шутку. Я собирался позвонить от тебя Гарику, но теперь я поищу более безопасное место для этого. И тебе советую то же самое.
— Мне тоже позвонить Гарику?
— Ох, мама, — вздохнул Шумов. — Запомни хотя бы одно: через два часа. У Карабаса.
И его как ветром сдуло. Я устало потащился домой, чувствуя, как у меня ноют кости и, кажется, начинается насморк, заработанный на берегах злосчастного пруда. Больше всего меня убивало то, что отлежаться сегодня не удастся, придется снова куда-то и зачем-то тащиться... А зачем — непонятно, ведь ДК обещал разобраться со всеми моими проблемами. Значит, можно плюнуть на шумовские угрозы, залезть под одеяло и спать, спать, спать... А Шумов пусть сам решает свои проблемы. Не могу же я надрываться за всех...
Хотя если вдуматься, то проблемы у Шумова начались после того, как я к нему обратился за помощью. Но ведь это если вдуматься. А ведь можно и не вдумываться. И это будет так легко и просто...
Я с наслаждением стянул с себя ботинки, бросил в ванную мокрые шерстяные носки, туда же полетела и остальная одежда, от которой как будто веяло прудом в Молодежном парке и прочими трупными ассоциациями.
В дверь позвонили. Это мог быть кто угодно, даже Хруст собственной персоной, но я открыл, потому что, если не открывать, они так и будут трезвонить, а я сейчас залягу спать... Только вот выпровожу этих двоих мужиков.