Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Небо в ладонях
Сухопарый нурк с военной выправкой медленно вышагивал по дорожке, выложенной золотым полированным камнем. Ладонь неподвижно согнутой руки сжимала букет алых весенних гайганов. Приблизившись к памятнику, нурк аккуратно положил цветы к сверкающей глыбе и застыл в почтительном поклоне. Затем он резко выпрямился и метнул на меня острый,
Я вырос в раскаленном море, под синим сухим небом, где живут люди с кожей, отшлифованной песком. Они вскормлены жарким дыханием Великой Пустыни, а в венах течет кровь пополам с солнцем.
С детства я работал вместе с отцом, проводником туристов. Мой день начинался задолго до рассвета и заканчивался лишь тогда, когда воздух превращал песок в лед. Мы тщательно выбирали маршрут так, чтоб не навредить ни Пустыни, ни людям, и затем сопровождали караван автотуристов на машине. До сей поры для меня является загадкой, как путешествие через пески в раскаленном автомобиле может доставлять удовольствие. Для нас с отцом это было частью работы, а для туристов… Но наши клиенты с таким восторгом взмывали на барханы, с такими восхищенными воплями съезжали вниз, что в искренности их радости сомневаться не приходилось.
Я наверняка унаследовал бы дело отца и до конца дней водил по барханам иностранцев, но однажды у одного из них я увидел в машине атлас планет, открытых человечеством. Я попросил разрешения посмотреть книгу. Турист был удивлен – как? мальчик из племени умеет читать? или просто посмотрит картинки?
Пока хозяин машины накачивался водой из маяка-резервуара, я, устроившись в горячей тени автомобиля, с трепетом раскрыл атлас на первой попавшейся странице. Я был потрясен увиденным – на фоне лазурного океана мерцал изумрудный континент. Чарующее «Наоль» я произнес как заклинание. С первой секунды я влюбился в эту планету навсегда и не мог думать больше ни о чем ином.
С мечтой о Наоль я просыпался и засыпал, во сне грезил только ею. Я влюбился в нее, как подростки влюбляются в зрелую женщину – со страхом и сладостной тоской по несбыточному.
– Да что Вы! Наоль – это сплошные болота. Вы хотите утонуть? В такое захолустье! К тому же, зачем там дипломат? Нам нужны шпионы, но не дипломаты. Вы молоды, у Вас все еще впереди. Вы – один из наших лучших выпускников! Мы уже подыскали Вам приличное место. Я понимаю, рваться в… – ректор затруднился с примером. – Ну-у вот… Вот Раар, к примеру – пляжи, отели,… Но Наоль!
«Да к черту ваш скучнейший Раар!» – думалось мне. В мечтах я пребывал уже на изумрудном континенте, о мои ноги ласково терся бескрайний, как пустыня, Океан, а в глазах отражалось густое синее небо. «Прекрасная» – это слово, мне казалось, как нельзя лучше подходит для головокружительно далекой Наоль. В реальность склизлых болот я не верил.
– Ну, ко-ончится же он когда-нибудь? – жалобно протянул мой пятый за наольскую зиму – помощник, тоскливо глядя на бесконечные потоки дождя, резво скользящие по стеклу. Я оставил дурацкий вопрос без ответа. Мы оба знали, что дожди Наоль – это надолго.
Помню,
Я скучал по своей жаркой родине. Болота мне порядком надоели, меня раздражала эта вечная вода повсюду, вонючий запах влажного разложения, удушливые туманы и промозглая дождливая зима.
Хотя все равно я продолжал верить в Наоль моей детской мечты. Как часто по ночам снилось мне, что под мутной хлябью ждет своего часа цветущий континент и теплый голубой океан. И я просыпался счастливым.
Сок рапо вскипел, выплеснулся на раскаленную каменную плиту и сердито зашипел. Багровый цветок на столике мелодично засвистел и наполнил комнату ароматом местной травы. «Лигани», – издевательски пропел потолок, что означало пожелание сухого дня. Иногда мне казалось, что потолок заодно со всеми болотами Наоль и просто насмехается надо мной каждое утро этим своим «лигани».
Исчерпав все возможные способы побудки, комната заставила кровать-трубу бешено вибрироватью Когда мне надоело сотрясаться всем телом, я сполз.
Потягивая горячий сок, в который, как обычно, погрузил несколько листков черной травы, я наблюдал из окна пробуждение древнего города, опутанного липким туманом.
Тусклая звезда с ледяным названием Иллийр медленно всплывала над узкими конусами грязно-цветных крыш и уродливо изогнутыми шпилями Кьюкобара. «Золотые» и «бронзовые» нурки, проснувшись одинаково рано, постепенно заполняли неуютно широкие улицы столицы, словно ртуть, перетекая от дома к дому, то сливаясь в мутные потоки, то разбиваясь на тысячи речушек.
Лучи Иллийр полировали осклизлый камень мощеных улиц, освещали золотые и бронзовые памятники – редкие проплешины в сером однообразии города, скользили по жирным сочащимся тягучим тухлым нектаром цветам, пробуждая от ночной спячки бутоны и, нагревая, заставляли расширяться клапаны окон так, что казалось, дома распахивают веки.
Прямо под моим окном оживал странно молчаливый базар; открывались маленькие пекарни, кузнецы раздували меха, бронзовый нурк в красном балахоне раскладывал слизистое серое мясо на каменных полках, обкуривая его едким дымом горящей ветви, ремесленник расставлял на витрине несуразную плетеную посуду. Спешили куда-то дети, лавируя между прилавков, не торопясь, плыли по грязи подгнившие скноты, и одно за другим вспыхивали окна статных так непохожих на остальные строения зданий, ярким светом прорезая утреннюю дымку.
Часа через два по земному времени, в который раз утолив жажду, буквально преследовавшую меня здесь на планете, я неспешно оделся, запер на несколько замков дверь, прошел по темному тесному коридору, то и дело натыкаясь на пропахших болотами соседей-кочевников и обмениваясь с ними приветствиями, и, наконец, вдохнул влажный удушливый запах улицы. Едва не упал, поскользнувшись на грязном пороге. Кьюкобар пожелал мне хорошего дня сизым туманом и жидкой после ночного дождя грязью.