Небо в огне

Тихомолов Борис

–  Хорошо, - сказал командир и посмотрел на Назарова. Тот встал.

–  Я вас слушаю!

–  Дайте ему штурмана Киндюшова. Стрелка и радиста - по вашему усмотрению. Самолет - «девятка». Вылет…- командир посмотрел на часы, - в семнадцать тридцать. Все. Выполняйте!

–  Есть!

Назаров откозырял, четко повернулся и вышел. Вслед за ними поднялись и вышли все остальные. И только тут до меня дошел смысл происходящего - мне предстоит боевой вылет! Это было все, что удержалось в моем сознании, остальное прошло мимо.

Я вскочил со стула,

досадуя, что не догадался этого сделать раньше.

–  Товарищ командир, разрешите идти.

–  Нет, погоди.
– Командир полка встал и, подойдя к висевшей на стене карте, ткнул в нее пальцем.

–  Вот здесь, в тридцати минутах полета от линии фронта, стоят сейчас эшелоны противника. Два - с солдатами, один - с боеприпасами. Их надо разбомбить. Понял?

«Интересно, - подумал я, - как же мы их ночью-то искать будем? И что, они будут нас ждать?» А вслух сказал:

–  Понял.

Командир будто прочел мои мысли,

–  Они не уйдут, потому что, во-первых, партизаны взорвали перед ними путь, ну и, во-вторых, потому что… ты ведь с вылетом не задержишься? Тебе вылетать… - он посмотрел на часы, - через сорок пять минут. Сейчас твой штурман -получит задание и - в путь!

Я с недоумением посмотрел за окно. Стоял день. Светило солнце. Голубело весеннее небо.

–  Да-да, к-конечно, -пробормотал я, чувствуя неприятный холодок на спине.
– Я вылечу вовремя. Разрешите идти?

–  Идите.
–

Я козырнул и вышел. Ноги у меня слегка заплетались. Я ничего не понимал. Полк был ночным, и вдруг… такая неожиданность! Посылают днем… Без сопровождения. Но ведь это же… Чуть только сунемся к линии фронта, и - пожалуйста!-истребители тут как тут. У них пушки, а у нас… пулеметы.

Все остальное я проделал как /во сне. Оделся, спустился, сел в машину, где меня ожидал экипаж.

Техник доложил о готовности материальной части. Заправка такая-то, бомбовая загрузка такая-то. Я выслушал его, дал экипажу команду: «Занять места!» -и полез по приставной лесенке на крыло.

Надел парашют, сел в пилотское кресло. Окинул взглядом приборную доску, которую летчики называют «иконостасом», пощупал рукоятки уборки шасси и управления моторами.

Самолет дышал теплом двигателей. Пахло маслом, чуть-чуть бензином, чуть-чуть аэролаком. И эти запахи, и рукоятки, и приборы - все было таким знакомым, близким и родным, что страхи мои рассеялись.

Штурман Киндюшов занял свое место. Обернулся ко мне, подмигнул. Пора, запускать моторы. Я уже приготовился подать команду, как вдруг чуть слышный шепот в наушниках привлек мое внимание.

–  Ну, Серега, считай, что это последний наш вылет, - говорит радист стрелку.

Пауза. Наверное, шлемофон второго еще не был подключен, и мне не слышно, что он ответил.

–  А как же, - продолжал тот же голос.
– Летчик молодой, зеленый. Первый раз летит, да еще днем. Собьют «мессера», как пить дать!…

«Ага!- подумал я.
– Молодой? Зеленый? Ладно, посмотрим». И заорал во всю глотку:

–  От винто-ов!

Взлетели.

Я взял курс и поставил машину в набор высоты. Смотрю вниз, на землю. Весна в разгаре. Леса словно пеной зеленой обрызганы. Поля - как ковер. Солнце светит, и небо - голубое-голубое! Горизонт дымкой затянут. А мне очень интересно увидеть, где же это линия фронта проходит и как она выглядит?

Набрал высоту четыре километра. Прохладно стало. Вижу, Киндюшов почему-то с пулеметом возится, заряжает. «Ну, - думаю, - это он так, для порядка».

Зарядил, потом к иллюминатору прижался. Оглянулся и я. Посмотрел направо, налево. Вроде ничего. Лечу, выдерживаю курс. Вдруг слышу крик:

–  Слева внизу два «мессершмитта»! Штурман спокойно:

–  Ну и что?

–  Преследуют.

Поворачиваю голову, смотрю. Ничего не видно. «Два истребителя, - думаю, - это плохо!»

Во рту становится горько. Соображаю: что же делать? Хоть бы облака были! Вглядываюсь вперед - облака! Но еще далековато и выше нас. В голове проносится: «Подо мной бомбы. Тысяча триста килограммов. Попадет пуля по взрывателю - только пух полетит…»

Прибавляю моторам обороты, до максимальных. Держу прежний курс, набираю высоту. Нервы напряглись, и самолет напрягся. Летит, не качается, словно застыл. Стакан с водой поставь - не дрогнет. А сердце стучит: «Догонят или не догонят?»

Радист кричит:

–  Догоняют!

А штурман в ответ:

–  Молчать! Что за паника?! Командир знает, что делает!

Это я- то знаю? Ничего я не знаю!…

Оборачиваюсь. Слева - никого. Справа… Ох, вот они! Два черных силуэта, две торпеды. Носы кверху, сзади - дымки от моторов. Форсируют, нажимают фашисты.

Бросаю взгляд вперед. Облака ближе. Взгляд назад, и - «мессершмитты» ближе. Снова ощущаю горечь во рту. Киндюшов сидит в кресле, делает вид, будто сверяет карту с местностью. Но я знаю - это для меня, чтобы придать мне спокойствия.

В наушниках слышу, как сопит носом радист. Догадываюсь, возится с пулеметом, заряжает, вращает башню.

Скашиваю глаза. «Мессершмитты» рядом. Темно-зеленые, с короткими обрубленными крыльями. На хвостах- свастики, в носах - пушки. Хочу отвернуться - и не могу. Пушки! А у нас пулеметы…

Неожиданно для себя произношу хриплым голосом:

–  Патроны беречь! Раньше времени огонь не открывать!

А в это время в носу у «мессершмиттов» оранжевые вспышки, и прямо на меня один за другим летят золотые шарики. Отворачиваю самолет, инстинктивно втягиваю голову в плечи, прижимаюсь к бронеспинке сиденья. В ту же минуту влетаю в облака. У-ф-фф!

По груди, по рукам и ногам течет волна радости. Ушел! Остались фашисты с носом!

Только тут я пришел в себя. Вот она - та самая деталь, которую я прохлопал ушами: облака! Что сказал комиссар? Я вспомнил его слова. Он сказал: «И погодка как раз подходящая». Эх, шляпа я, шляпа! Впрочем, почему я недоволен? Все идет отлично. Если и струхнул немножко, так об этом же никто не знает.